Маяковский снова смотрит на горку фишек и уже не способен противиться натиску азарта.
– Хорошо, – говорит он. – Я обещаю.
– Клянетесь честью? – не унимается немец.
– А чем еще? – усмехается, скрывая смущение, Маяк. – Гоните фишки, герр!
Клубы сигарного дыма рассеиваются, и Родченко снова переносится в кафе. Маяковский сидит напротив, откинувшись на спинку стула, и внимательно смотрит на друга.
– Ты чего, Рубенс?
– Я?.. Ничего. Так просто. – Родченко качнул головой, прогоняя наваждение.
– Опять в облаках витаешь. Ты хоть слышал, что я тебе рассказал?
– Слышал. Ты уже говорил с Лилей?
Маяковский вздохнул. Перекатил папиросу из правого угла рта в левый.
– Говорил, – ответил он мрачным голосом. – И о немце, и о машине, и о чертовом бриллиантовом гарнитуре. Но уже здесь, в Москве.
– А она?
Толстые губы поэта искривила усмешка.
– А то ты женщин не знаешь. Они ведь как сороки. Чуть где заблестит – тут же летят. На всех парах несутся, даже если блестит на помойке…
И снова перед глазами Родченко встала картинка. Квартира в Водопьяном переулке. Комната с кроватью и ковриком на стене. На железной кровати сидит Маяк. В толстых губах неизменная папироса. Рядом стоит Лиля Брик, маленькая, аккуратная, с настороженной полуулыбкой на ярких губах, похожая на кошку и птицу одновременно.
При словах о машине и бриллиантовом гарнитуре глаза Лили начинают ярко блестеть. Пока Маяк зажигает потухшую папиросу, она размышляет, кусая нежные губы белыми, острыми зубками. Потом говорит, глядя не на Маяка, в пространство перед собой:
– Я слышала про Андрея Арманда, – говорит она. – Он очень молод, но у нас есть общие друзья. Я с ним познакомлюсь.
На лице Маяка застывает нерешительность.
– А как ты заставишь его отдать кольцо? – глупо, как ребенок, спрашивает он, хотя прекрасно знает ответ на свой вопрос.
Лиля улыбается своей таинственной полуулыбкой.
– Зачем же заставлять? – говорит она. – Он сам мне его подарит.
Маяк понимает, что означают эти слова, и его прошибает пот.
– Опять ты задумался, Рубенс! – Маяковский ткнул окурок папиросы в грязное блюдце и посмотрел на Родченко исподлобья. – Чего молчишь?
– А что тебе сказать? – пожал плечами Родченко.
– Но ведь история-то забавная!
– Забавная. Ума не приложу, откуда этот твой немец узнал про… – Родченко слегка наклонился и договорил, понизив голос до шепота: – про Ильича? И про то, что он это кольцо Инессе Арманд подарил.
Маяковский снисходительно усмехнулся.
– Э, Саша. Ты просто коллекционеров не знаешь. У этого сброда везде свои осведомители. И потом – воробья в рукаве не спрячешь. Тем более когда в деле замешаны женщины. Ты уж мне поверь, я знаю, что говорю. Сам от них настрадался. – Маяковский поднял руки и сладко потянулся, щелкнув суставами. – Эх, Сашка-Сашка, хорошо тебе. У тебя Варвара. Чем не жизнь!
– Тебе тоже пора остепениться. Найди хорошую девушку и женись.
– Где ж я ее найду?
– Да где угодно. Вон их сколько по улицам ходит.
– Жениться, – повторил Маяковский и поморщился. – Рассуждаешь, как мещанин. Любовь должна быть свободной, Саша. Свободной от мерзости быта и от груза обязательств. Только тогда она будет чистой.
– Чего тогда мне и Варваре завидуешь? – обиженно сказал Родченко.
– Ты другое дело. Твоя Варвара особенная. Она тебе не только жена, но и боевая подруга. Береги; где еще такую найдешь.
Мужчины помолчали.
– Так что ты думаешь? – снова заговорил Маяковский.
– Про что?
– Про историю эту. Про кольцо и про все остальное.
Родченко отвел взгляд.
– Думаю, если Лиля решила, она своего добьется.
