впечатлениями. В их глазах не горел фанатичный огонь — они мягко светились верой.
— Батюшка! — Бабка Клавдия совала ему в руки белый пакет, доверху заполненный бумажными купюрами. — Батюшка! Сундучок-то для пожертвований на строительство нового храма полон, еще со вчерашнего дня! Что ж ты, батюшка, не опорожнил?
— Как — полон? — заторможенно переспросил он, тупо глядя на две полные пачки пятитысячных купюр, лежащих сверху. — Обычно ящик для пожертвований наполнялся по полгода…
— Так, батюшка, полнехонек! — Бабка улыбнулась беззубым ртом и поправила синий шерстяной платок. — Вчера городские насовали, так что наружу из щелей деньги торчат. Сегодня вон тот, который с бородой и на страхолюдном черном жипе, пакет достал и мне дал, я и не ходила никуда, на выходе стояла… Вот и пакет полнехонек, батюшка!
Отец Алексий перевел взгляд на «страхолюдный жип» — владыка Симеон, глава епархии, заметив его взгляд, приветственно махнул рукой и сел в черный «Гелендваген».
Воскресенье… Алексий переоделся и вышел из церкви, развернулся и перекрестился на церковный крест, теперь уже плавающий в прозрачной искрящейся дымке, видимой лишь ему. Облако под куполом разрослось, увеличилось и просочилось наружу, приняв размеры здания. Священнослужитель знал, что пройдет еще несколько дней, может быть, месяцев, в течение которых это «облако», состоящее из Веры Людской, будет расширяться, пока не накроет собой весь поселок…
— Батюшка! Благослови! — Деревенский дурачок Гришка, побирающийся на паперти, смотрел на него на удивление разумно. Алексей окинул его взглядом — новая белая рубашка и новые черные брюки, сменившие засаленный спортивный костюм, сделали из него человека. Так же как и чистые волосы, явно недавно подстриженные. С лица сошла дебильная улыбка, глаза наполнились разумом. А ведь еще вчера он ползал в пыли, собирая мелкую монету… — Батюшка, благослови!
Отец Алексий окинул взглядом сквер, заполненный людьми, заметил несколько своих городских коллег и вновь повернулся к Гришке. Вспомнил, как вчера он походя благословил его… Как дернуло после этого руку, словно электрическим разрядом.
— Ты где взял новую одежду, Григорий? — благословив и вновь уловив небольшой электрический удар, спросил Алексий.
— Так у мамки попросил. Она и купила. И радовалась еще, — рассудительно ответил тот. — Дурак был, в грязном ходил. Больше не стану.
— Спасибо тебе, Господи, за силу, тобой данную, — с чувством перекрестился священник и начал службу.
После службы вновь приехавший владыка Симеон зашел в церковь со своим служкой, несущим саквояж с одеждой.
— Алексий, — он накинул на себя рясу, — готов ли ты исповедоваться?
— Готов, владыка, — и рассказал все, ничего не скрывая и не утаивая.
Симеон долго молчал, обдумывая сказанное.
— Камень, говоришь, краеугольный… Позови братию с улицы. Помолимся вместе…
Братией оказалась практически вся церковная верхушка. Молились они поначалу дежурно, обыденно. Но постепенно, как заметил Алексий, их голоса наполнялись верой, лица просветлялись. Закончилась служба далеко за полночь. Входили утром в его церковь — чиновники, выходили — слуги божьи. Алексий это знал.
Проводив гостей, батюшка в одиночестве нараспев прочел молитву, прося благословения у Господа… И получил его — благодать накрыла с головой, наполнила счастьем и уверенностью, и он заплакал с улыбкой на губах от переполнявших его ощущений… Священник наконец почувствовал то, ради чего пошел в семинарию — уверенность, что Бог есть и Он любит всех.
Алексий вышел из церкви, прихватив с собой посох ее основателя, отца Филарета. Потемневшее от столетий дерево, окольцованное по всей длине серебряными кольцами… Посох словно сам попросился ему в руки. Кончики пальцев слегка кольнуло при первом прикосновении, но потом холодное дерево потеплело…
Теперь он шел по освещенной полной луной улице, мерно постукивая стальной пяткой посоха по асфальту, наслаждаясь ночной прохладой, щебетаньем птиц, стрекотом насекомых. Легкий ветер трепал его черные длинные волосы, лежавшие на плечах, гладил небольшую аккуратную бородку.
Остановился в недоумении. Его вдруг потянуло зайти в небольшой дом — здесь жила Татьяна. Она сегодня была на службе, и он видел, как уходит тоска из ее усталых глаз, расправляются плечи женщины, тянущей на себе хозяйство, троих детей и буйного мужа-алкоголика. Уже без сомнений открыл слегка покосившуюся деревянную калитку, прошел во двор мимо виляющего хвостом здорового пса и толкнул дверь в дом, в котором одиноко светилось кухонное окошко.
— Мир этому дому.
Слова были кстати, они прокатились тяжелыми валунами по комнате, зацепили мужа Татьяны Васю, сбили его боевой настрой. Взгляд священника отметил медленно опускающуюся руку мужчины и сжавшуюся женскую фигуру у свежевыбеленной печки.
— Отец Алексий?! — Татьяна выпрямилась, поправила надорванный ворот халата, вытерла слезы. Правая щека у нее горела от удара.
