меня противотанковая граната и огнесмесь. Не помню, в чём – бутылка или шар ампулы. Я подобрался к нему ближе, кинул и то и другое. Танк загорелся. Но я попал неудачно – он продолжал ехать. Развернулся и на меня пошёл. Может, на гусле порванной его крутануло?
Я вздохнул.
– Так я под ним оказался. А он – взорвался. Кто-то, наверное, ему в корму добавил. И вот тогда я и разговаривал с ангелом.
– С каким ангелом?
– Невоспитанным – он не представился. Он сказал, что долг мой не уплачен, что я должен встать и пойти. Я встал и пошёл. А он меня за руку вёл. Я видел другой мир. Там я видел очень много чудного и странного. Люди одеты по-другому, спешили все куда-то. Там все носятся как угорелые. Меня никто не видел. Он сказал, что русские должны успеть сделать ядрён-батон не позже американцев. И отвечает за это – Берия. Баланс восстановится, человечество будет спасено. Потом я опять оказался под сгоревшим танком. Он сказал, что я видел будущее, которое ускользает, потому что их противникам, человеконенавистникам, удалось убрать из игры маршала Жукова. Там для них он был важен. Я должен идти, найти в лесу Голума и спасти человечество. Всё. Он исчез. Я думал, что это меня так сильно контузило, что я бредил. А когда мои ребята показали эту прозрачную зажигалку, меня как током пробило – там, в бреду, прямо передо мною парень прикуривал от такой зажигалки. Это был Голум.
– Красивая сказка. Товарищи, вы ему верите? – спросил насмешливо голос.
– Как хотите, – ответил я. – Это ваше дело, верить мне или нет. Я только вот что попрошу. Лаврентий Павлович! Я вас знать не знаю, но многие мои друзья жизни положили, чтобы предупредить вас. Мы отринули усталость, трое суток без еды и сна бежали, не останавливаясь, по лесу и болоту. Каждый из нас был ранен. Но мы вырвались из мешка. И если надо, положим жизни и остальные. За вас ангел просил. От вас зависит судьба человечества. В минуты слабости или сомнения вспомните, что мы не колебались, вспомните, что стоит на кону. Ангел просил передать – будущее не предрешено. Каждый из нас каждую секунду строит будущее. За судьбу правнуков стоит бороться. Мы надеемся на вас, Лаврентий Павлович. Всё.
– Нет, не всё, – ответил мне голос с кавказским акцентом, – как ты узнал, что я здесь?
– А ради кого меня сюда везли? Ради Кельша и Степанова, при всём моём уважении к ним?
– Ладно. Отсюда ты можешь выйти только нашим сотрудником.
– Без проблем. Только на фронт.
– Нет. Ты отвоевался. У тебя будет другая работа.
– Тогда вынужден отказать. Моё дело – немца бить. Что вы мне предложите? Врагов народа искать? Осназ? Это когда они по несколько суток на брюхе, молча, ради одного пленного? И ни разу не стрельнуть? Это скучно! Надо, чтобы рвалось всё! Чтобы тысячи раз умереть можно! Чтобы немцев и танков много!
– В одиночку штурмовать танковый батальон или зачищать три этажа школы?
– Ну, вот, вы понимаете! Я тогда только один этаж очистил. Лестницу наверх ученическими партами завалил и поджёг всё. Они со второго этажа прыгали, а мы их штыками и прикладами! Не смогу я вашу работу делать. Запорю всё!
– Но у тебя получалось! – это голос Парфирыча. Переживает старик.
– С перепугу человек может паровоз обогнать. Не факт, что на олимпийских играх он повторит это. Экспромт и профессионализм несовместимы.
– Что же, насильно мил не будешь. Жаль. Мы предложили помощь. Без нашего крылышка тебя ждёт военная прокуратура. Они нам уже все телефоны оборвали. И как ты умудрился столько напортачить? Да, экспромт. Что ему там они впаять хотят?
– Расстрел.
– Это уж чересчур. Воевать некому. Пусть заменят на штрафную роту, как поправится. Верховный как раз издал приказ «Ни шагу назад!». Там и немцев много, и тысячи раз умереть можно, как он и хотел. Прощай, старшина Кузьмин. Да, спасибо тебе от меня лично.
– До свидания, Лаврентий Павлович. И не за что. Не ради вас старался, а за народ свой.
– Дурак? Может, его и в самом деле медикам показать? Он ведь и правда не от мира сего.
– Штрафная рота покажет.
Вот так решилась моя судьба. И в штрафниках можно воевать.
В гостях у «шурочки» (1942 г.) Маршевая рота
Март по календарю, а морозы трескучие. Правильно говорят: марток – одевай семь парток. Я одет тепло. Теплое бельё, шерстяная комсоставская гимнастёрка и галифе, валенки, меховые трёхпалые рукавицы, ватная фуфайка и штаны, а сверху ещё и полушубок овчинный. Это меня так друзья в штрафники собирали. Сидор за плечами полон сала. В кармане штанов – трофейный «Вальтер», хоть и не положено. А в валенке – штык-нож, пришит ножнами к штанине.
Я иду в строю сотни штрафников. Мы маршевая рота. Идем весь день навстречу зареву и грохоту войны. Это горит столица моей Родины. Там мы пополним штрафную роту 237-й стрелковой дивизии.
Большая часть штрафников – зеки. Зачем они на фронт идут, непонятно. Но меж ними и проштрафившимися фронтовиками уже было несколько стычек. Даже я поучаствовал. Подвалил ко мне один такой хмырь, явная «шестёрка», прощупать меня решили, значит. Схватил меня пальцами за воротник, сиплым
