Брасеня белая полоса чистой кожи, всё остальное лицо в грязи от кирпично-цементной пыли.
– Если они ничего нового не придумают, удержимся!
А они придумали – нанесли мощный удар пехотой меж «школой» и «путейским», прямо на «берлогу» – на мой КП. Взвод сержанта-пулемётчика лёг почти полностью. Отбились гранатами, а потом в рукопашку. Немцев секли с флангов гарнизоны, оставившие первые этажи. Враг усеял трупами весь плацдарм.
Но и это было ещё не всё. Они ударили вдоль набережной, несмотря на плотный огонь с восточного берега, отрезали нас от берега и друг от друга. Мы оказались изолированы в трёх зданиях, но и немцы залегли и попрятались. Пат. Ни мы не можем головы поднять, ни они.
– Только бы они штурмовики не прислали!
Немцы бегут? Сглазил!
– Все вниз! В подвал! Бегом! Воздух!
И этот противный вой сирен! Ненавижу. Бах! Бах-бах! Ба-бах! С потолка сыпется мусор, пыль, летят куски штукатурки. Неужели нас накрыло?! А если выход завалило?! Вот что такое паника.
– А-а-а!!!
Бах! Бу-бух!!!
И звенящая тишина.
– Рота! Встать! Перекличка!
Слышу, как будто в уши ваты напихал, но слышу. Пятнадцать, шестнадцать, восемнадцать! Отозвались даже раненые.
– За мной!
Протискиваюсь в выход – завалило до пояса. Нашего здания больше нет. Стоят клыки полуобвалившихся стен, всё тонет в пыли.
– Цепью! В атаку! Ура!
Бегу в сплошной пыли туда, где был «путейский». Натыкаюсь на бредущего бойца. Наш! Живой, оглушен.
– Прохор!
Дальше пошли оглушенные немцы. Стреляю, прислонив ствол пулемёта к серой груди немца. Кровь брызгает в лицо. Ребята лупят прикладами.
«Путейский» похож на «берлогу» – обломки стен. Левого крыла здания нет, но есть большая воронка. Уцелели перекрытия правой части здания. Там уже сверкает пулемёт. Ему-то видно, он выше пылевого облака.
Бежим к «школе». Её нет. Бомба легла точно. Пробила все перекрытия, взорвалась в подвале. Никто не выживет. Тут, на обломках, встречаем немцев. Вернее, обрушиваемся на них, как селевой поток. А они-то думали, что всё – позиция взята. В короткой, но яростной схватке почти уничтожаем их. Не многие смогли отойти.
Приказываю собрать трофеи и отходить. Тут не удержаться.
Пыль осела. Увидел солнце. Уже клонится к закату. Нет, комдив, не удержусь я. Некем удерживать.
– Брасень!
– Тут!
– Путеец там держится. Подкинь ему хавчика, воды и боеприпасов.
– Есть!
Брасень стал чёток по-военному. Без этих своих блатных закидонов.
– Выставить боевое охранение. Занять оборону!
Спустился в подвал. Прохор, похудевший, почерневший, повернулся ко мне. Я обратился к раненым:
– Если враг пойдёт в атаку, мы не удержимся. Некем удерживаться. Подумайте, что они с вами сделают. Кто сможет стрелять, предлагаю подороже продать свои жизни.
Все, кто был в сознании, подняли руки. Кто мог идти, сам шёл, неходячих отнесли на позиции.
Вернулся Брасень.
– Что там?
– Пять человек. Все ранены. Три пулемёта. Все лежат на гранатах.
– Гвозди бы из таких людей делать! Брасень, раздай спирт, что остался. Это, ребята, и есть наш последний и решительный бой! Для меня честь узнать вас, воевать рядом с вами!
– Спасибо, командир!
– Федя, как там связь?
– Есть пока.
Федя ранен в голову – осколок снял ему часть скальпа. Один связист убит, второй контужен – из ушей кровь течёт. Берёг их, берёг, а не уберёг.
