– Федь, а сколько времени?
Он поднял руку, потряс часы, потом снял их и выкинул. Красноречиво.
– И у меня так. Ни одни часы дольше одного боя не живут.
– У меня такой бой первый. Я с ноября воюю, но чтобы так!..
– А у меня других не бывает. Только такие.
– Как же ты выжил?
– Ты на рожу мою глянь. Я в баню вошёл, ребята мыться перестали.
– Что так?
– Это ты у них спроси.
– Я его как увидел… – это Ваня. – Мне в парилке холодно стало. Места живого нет. Шрам на шраме. Не дай бог!
– Что-то немец не идёт нас добивать?
– Так это же хорошо.
– Что хорошего? Затевает опять какую-нибудь каверзу. Путеец тоже не стреляет. Или я не слышу?
– Не стреляет. А! Обед же! У них же война по расписанию. Завтрак, обед, ужин, сон. Не война, а смена на заводе.
– А ты, Федя, из рабочих?
– Ага! Инженер-технолог. Война началась, лейтенанта технических войск присвоили и на фронт. А артиллеристом я уже тут, на Московском фронте стал. Как комбат погиб, так и командую. Может, и нам жевнуть?
– Может, – кивнул я. Есть совсем не хотелось. Отвернулся, лёг на живот, на склон тёплой воронки, задумался.
Обед только, а от роты рожки да ножки остались. А надо до утра продержаться. Что-то не похоже, чтобы на той стороне дивизия готовилась к переправе. А может, как в том фильме, не будет переправы? Или будет, но не здесь? Вполне может быть. Странно, совсем никаких эмоций. Герой фильма смертельно обиделся на комдива, что он послал батальон на убой. На что обижаться? Это война. Тут все идут на убой. Мы сегодня, они – завтра.
А почему именно сутки надо держаться? Х-м! А, эти сутки полковник будет перегруппировываться, даст дивизии отдохнуть, а завтра вломит фрицам. А мы тут гробимся, чтобы в штаб армии доложить: «Веду бой за удержание плацдарма!» Его наверняка прессуют из Ставки: «Не ослаблять давления!» Вот так он и не ослабляет. Хитро. А что, правильно. Учись! Хороший командир, своих жалеет. А штрафники – чужие. Всем чужие. На то они и штрафники, чтобы их на такие задания посылать. Ну, а что? С математическо-бухгалтерской точки зрения бой можно признать удачным: двести штрафников в убытке, а в прибыток – сотни три немцев убито, одна самоходка, неизвестно сколько подавленных батарей. Нас тут атакует пара батальонов. А может, и полк потрёпанный. Нормально. Ещё потрёпанней будет. Сейчас они ещё и резервы введут, засветят их, дивизия их орудиями причешет. Завтра немцам будет нечем парировать удары дивизии. Молодец, полковник! Быть тебе маршалом!
– Командир, жевни! – Кот протягивал полукольцо копчёной колбасы.
– Где ты её берёшь-то?
– Трофеи.
– По запаху находит, – подколол Брасень, – он немцев потрошит редко, но всегда метко. Я вот ни разу не нашёл.
– Завидуешь – завидуй молча, – огрызнулся Кот.
– Да я и так молчу, – пожал плечами Брасень и, пригнувшись, побежал к дырке входа в подвал.
– Что там? – спросил я Кота, кивая на флягу.
– Компот. Малиновый. Или вино, малиновое.
– Пронесёт.
– Не успеет.
Я хмыкнул – и то верно. Запил колбасу. Вкусно. Люблю малину.
– Слушай, Кот, – спросил я с набитым ртом, – а ты какого звания?
– А какая разница? – пожал плечами Кот.
– Странно просто. Я – обычный старшина, штрафник. Пусть и узнал случайно кое-что лишнего. И ко мне вдруг приставляют за надзором очень умелого и образованного командира. Для обычного бойца осназа, Кот, ты слишком начитан и сообразителен. Так в каком ты звании?
– Капитан.
– ГБ?
– Просто капитан.
– Гм, цельного капитана суют в штрафроту для присмотра за каким-то штрафником. Нерациональное распределение ресурсов. Расточительство.
– Ничуть. Ладно, раз пошёл такой разговор, Витя, а ты в каком звании?
– Старшина, Сёма, бывший старшина. Правда, не смотри на меня так.
