взлететь, как птица. Я готов умереть как герой, но ни в коем случае не как последний дурак.
Старик покивал головой и выдавил из себя опять слово «Жаль!» А бросившийся доедать свою трапезу узник с набитым ртом возмутился:
– Что я не дурак?
– Да нет, в этом я тебя понимаю… Жаль, что Гиперборея – не твоя родина. Тут один умник, теоретик «проходки», доказал пару дней назад, что свежая кровь не из нашего мира, куда ушли наши предки, могла бы кардинально помочь группе добровольцев достичь цели. Понимаешь, о чём я?
– Ещё бы! И я с радостью ухватился бы за такой шанс вернуться домой. Только ах да увы!.. Совсем я из иных окраин, не долечу… Да и вам всем советую людей даром не гробить. Пока не появится стопроцентная уверенность в удачном «проходе», не рисковать.
– Да уж, – с грустью согласился учёный. – Мало быть добровольцем для прыжка с крыши, надо ещё уметь верно приземлиться и хотя бы видеть место своего падения заранее.
Тут и час времени, отведённый на обед, закончился. Академик понуро поплёлся на выход, а заключённый еле успел улечься на кушетку, как начался час лечебных процедур. Как правило, ему в это время чего только через гибкий щуп пояса не вводили. Оздоравливали, так сказать, и готовили организм к вечернему интиму. Или, как грубо порой отзывался об этой приятной процедуре сам узник, к «вечерней дойке».
И наблюдая у себя внутри за вводимыми лечебными препаратами, Светозаров задумался над ближайшим будущим:
«Всего лишь три дня осталось… А может, и того меньше. После этого станет понятно, что зародыши, получившиеся после ввода моих сперматозоидов, умирают через три недели. И тогда всем их наполеоновским планам по выводу новой породы «проходчиков» наступит полный крах. Поймут ли они, что это мой чётко спланированный саботаж? Или всё-таки удастся свалить вину на одолевавшие меня болезни, пытки и недоедание? Несомненно, в первые дни они в это поверят и начнут меня интенсивно лечить. Тем более на одну в самом деле имеющуюся у меня болезнь я давно обратил внимание врачей. По сути, меня уже интенсивно шпигуют нужным лекарством, и благо ещё, что я умудряюсь выводить его вместе с мочой. Но что будет потом, ещё через неделю? К тому моменту они окончательно поймут, что дело нечисто. И выместят на мне всю свою злость за проваленную программу оплодотворения тысяч суррогатных матерей. Что-то мне подсказывает, что я могу и не выжить после очередных издевательств. А значит, до условленного срока в две недели я не дотягиваю. Следовательно, у меня остаётся два варианта. Первый: сдать резидента номер три, заставляя соратников ускориться с попыткой моего освобождения на полнедели. Второй: самому совершить побег особо витиеватым способом. Что выбрать? Хм! Тут и спорить нечего, выбираю сразу два!..»
Вся беда была в том, что для второго варианта, довольно мудрёного и чрезвычайно сложного в биологическом плане, очень и очень не хватало собственных силёнок. Причём не столько магических, как физических в прямом смысле этого слова. Несмотря на интенсивное лечение и более чем обильную кормёжку, землянин чувствовал себя отвратительно. Всё-таки пытки, избиения и голод, да и немалые лишения последних лет каких только травм, болячек и болезней на бедный организм не свалили. Можно сказать, что выжил и продолжал жить к огромному удивлению тюремщиков. Медицина в мире Долроджи была намного развитей, чем на Земле, но и она во многих случаях оказывалась бессильна перед необратимыми разрушениями тела или психики. В крайнем случае многие болезни излечивались весьма долго, и чаще всего после этого происходил рецидив.
Например, сейчас у Петра в перечне имелась такая неприятная болячка, как язва двенадцатиперстной кишки. Будучи здоровым как бык на своей родной планете, офицер только и слышал название данной хвори, не догадываясь, что это такое и лечат ли её вообще. В данном мире знали и вроде как отлично лечили. По крайней мере, располагали сведениями, что в подавляющем большинстве болезнь инфицирует спиралевидная грамотрицательная бактерия, которую в идеале следовало попросту уничтожить определёнными препаратами. Только вот процесс излечения должен вестись медленно, очень неспешно, чтобы при спасении одного органа не угробить сразу несколько других. По крайней мере, узнику довольно подробно поведали, как и чем будут лечить именно язву двенадцатиперстной кишки. Указали на конкретные очаги поражения, показали снимки самой бактерии и пообещали вылечить пациента (речь шла только о конкретной болячке) за полтора месяца.
Примерно так же (а чаще – намного хуже) дела обстояли и с иными заболеваниями и тяжёлыми травмами. А в общем, по совокупности всех недугов вердикт спохватившихся врачей оказался весьма грустным и печальным: неизлечим. Жизнь, конечно, обещали. Как минимум – лет десять. Да потом ещё пять – на стимуляторах и с заменой некоторых органов. Ещё пять лет к сроку разумного существования набрасывало утверждение: «…медицина не стоит на месте, и мы вот-вот перешагнём порог бессмертия!»
Отличный лозунг, очень воодушевляющий бомжей на помойках (увы, такие тоже имелись в космически развитой цивилизации), и в особенности радующий забитых до полусмерти узников, коих до вчерашнего дня не казнили чисто случайно. Только вот он ничем не мог помочь несчастному землянину. И это при том, что он мог себя считать одним из лучших диагностов данного мира. В своё время даже обучающие его шаманы народа лаом сокрушались со слезами на глазах:
«Какая жалость, что ты не хочешь стать врачом или одним из нас! Твои феноменальные умения в освоении взгляда «прозрачности» могли бы спасти тысячи людей только своевременно поставленным диагнозом. А если бы ты ещё лет десять поучился целенаправленному биологическому преобразованию, то смог бы излечивать половину записанных в смертники больных. Подумай, измени свою судьбу!..»
Чего там было думать? Только воин! Только боец за справедливость!
И сейчас, возвращаясь к просмотру состояния своего здоровья, Светозарову приходилось с грустью констатировать: лечить он так и не научился.
