почти вплотную к окнам машины, теряя последний румянец, растворяющийся в мертвенно-бледном молоке их кожи… кто они? Я искренне счастлив их внезапному безоговорочному исчезновению – смотреть на них без дрожи не получается. К моему вящему облегчению, последний судорожный проезд сквозь нагромождение улочек-ответвлений наконец приводит нас к цели – зданию офиса.
Темное небо сгущается над и без того мрачными мансардами. Окна блестят – совсем как глаза Кирка и Колина в зеркале. Я все еще слышу далекие взрывы хлопушек и отзвуки чужого веселья, но колокола вроде бы больше не бьют. Когда Кирк просовывает ключ-карту в маленькую щель, совсем неприметную под массивной дверной ручкой, я подаю голос:
– Надо бы охранника предупредить.
– Нет тут никакого охранника, – отвечает Кирк.
Дверь без единого звука открывается. В коридоре горит свет, но он пуст. Хоть роспись в журнале регистрации, лежащем поперек стойки, и перевернута вверх тормашками, она кажется мне очень знакомой, но прежде чем я успеваю рассмотреть ее в подробностях – хотя хочу ли я ее рассматривать? – Колин вызывает лифт. В зеркалах на стенах кабины мое лицо отражается каким-то слишком уж располневшим – но то же самое можно сказать и о моих спутниках. Как бы старательно я ни фокусировал взгляд на дверях – меня беспокоят эти размноженные по стенам пухлые лица. Смазанные призраки пухлых лиц, по которым, как мне кажется, расползается насмешливый оскал.
Как только створки дверей разъезжаются, я ступаю в длинный коридор с низким потолком, освещенный столь тускло, что определить источник света едва ли возможно. Вряд ли это мансардные окна. Мы сворачиваем за угол, и Кирк возится с дверью 6–120. Она тоже открывается картой – наверное, уже не той, что служила для парадного входа. Отворив дверь, Кирк включает в комнате свет.
Кроме двух простых белых столов с компьютерами и колченогих кресел в комнате ничего нет. За окном на ночном небе расцветает фейерверк – подозрительно бесцветный. Кирк жестом приглашает нас с Колином внутрь, указывает на плоский конверт, лежащий на полу прямо за дверью:
– Это, надо полагать, твое, Саймон?
Сграбастав конверт, я едва ли не обнимаю его.
– Где ксерокс?
– Мы пользуемся тем, что в соседнем кабинете, – говорит он и оглядывает компьютеры. – А как там дела с твоим счетом, все в порядке?
Не рановато ли беспокоиться об исправлении ошибки? Впрочем, все равно не лишним будет показать им, через что мне пришлось пройти.
– Можно? – указываю я на ближайший стол.
– Конечно, – он отвечает таким беззаботным тоном, что сразу очевидно – все мои проблемы Кирк вряд ли воспринимает хоть сколько-нибудь всерьез. Как только загорается монитор, их с Колином лица начинают как-то странно, еле заметно подрагивать. Может быть, так кажется из-за вспышек фейерверков за окном. Может, это еще один зловещий симптом моего теперешнего – черт знает, как его обозначить! – состояния. Я ввожу адрес сайта банка, вбиваю все свои пароли. С моей учетной записью все по-прежнему – я в долгах по самые уши.
– Никаких перемен, – жалуюсь я.
– Что, даже пару пенни не скостили?
– Не смешно, Колин. Ей богу, не смешно.
– По твоему голосу так не скажешь.
Неужели это правда? Я уже и забыл, как правильно должен звучать мой голос.
– Я просто сказал, что ничего не…
Конец предложения сминается – будто мои слова с размаху влетают в монолитную стену тишины. Кое-что на экране только что поменялось – к моему долгу с размаху приписался дополнительный ноль. То есть всю эту чертову сумму вот так просто умножили на десять.
Только что.
– Не смей! – протестую я – как будто тот, кто в ответе за это, может меня услышать. – Не смей, слышишь!
Кирк и Колин встают по обе стороны от стола. Когда их головы склоняются к экрану, на нем появляется новый ноль – будто приветствуя их. Кирк смеется первым:
– Ого, это что-то новенькое.
– Никогда такого не видел, – говорит Колин.
Неужели они думают, что это всего лишь какая-то нелепая ситуация, которую можно не принимать всерьез? Это ведь и их дело в том числе!
Из моей глотки рвется невесть что, когда к долгу приколачиваются еще два нуля. Нули эти напоминают глаза – слепые, в упор меня не замечающие. Все нули этого мира могут быть глазами небытия… и я вдруг осознаю,
– Это он, точно он, – выдыхаю я. – Это он делает. Он здесь.
– Кто? – спрашивает Колин.
