под стеной здания.
Антон начал приготавливаться к предстоящей операции. Я же решил перекусить: всё равно от меня, в данной ситуации, толка мало. Лучше доверю всё знающему человеку.
Парень достал фляжку, смочил головку гвоздя, затем, взяв платок и скомкав его, дал Гоше, сказав: “Засунь в рот: будет больно”. На мгновение глаза Георгия расширились, но, сообразив, что на данный момент другого выхода нет, он нехотя взял кляп и зажал между зубов. “Хорошо было бы палку какую засунуть, – подумал я. – Да вот только опасно, всё вокруг радионуклидами провоняло, так что рисковать лучше не стоит”.
Антон принялся медленно доставать гвоздь из пятки, последовательно смачивая выходящий стержень водкой. Раненый мгновенно вспотел, из глаз пошли слёзы, он хрипел и стонал одновременно, пальцы, тянущиеся к источнику боли, но сдерживаемые волей Гоши, загребали сырую землю под собой.
От одного вида этого зрелища, всё внутри меня мгновенно сжалось. Какую же боль он сейчас испытывает?... Нет, лучше об этом не думать.
Не в силах есть, я отложил только открытую банку тушёнки. Кстати, на это дело, открывание банки, у меня ушло больше времени, чем обычно: следы переохлаждения ещё остались и не давали о себе забыть, а это очень нехорошо. Всё делалось медленно, лениво, неестественно. А от скорости моего тела зависит моя жизнь…
Выдохнув облачко пара, я поёжился: температура действительно упала где-то до нуля. Вообще это нормальное явление, ну, по крайней мере, в теперешнем мире. Обычно так и происходит: несколько дней плюс, а после резко минус, далее всё вновь повторялось. Только промежутки держания одной и той же температуры всегда отличались: может быть декада, может неделя, а может каких дня три, или вообще один. Никогда не узнаешь наверняка. Ещё немного радует, что она, температура, никогда не падает ниже десяти, по крайней мере пока такого не было, но и выше такого же числа не заходит. Говорят, что это из-за того, что в ходе войны, из-за долгого воздействия на тектонические плиты Земли, она чуть поменяла градус наклона на орбите и отклонилась от неё на пару сантиметров. Поэтому теперь в наших широтах и встречаются периодические песчаные бури (которой уже довольно давно не было, что настораживает), частые перепады температур, немалые волны в небольших речушках (что мы наблюдали, когда проезжали через редкие мосты), и ещё много чего, пока человеку неведомого... Хотя, эта теория пока не доказана, да и не будет таковой ближайшие лет сто, а дальше уже, если человечество выживет, что вряд ли.
Я посмотрел на завершённость операции: ржавый, окровавленный гвоздь уже почти вышел из ступни, оставалось всего ничего. Я приподнял взгляд и всмотрелся в белёсую суспензию. Ого, там, куда направлен мой взор, должна быть дорога, но сейчас её абсолютно не видно. Даже остова подземного перехода вычленить из тумана не могу.
– Готово, – сказал Антон, рассматривая немалый, ржавый. С остатками крови и мяса гвоздь. – Сейчас перевяжем и всё.
Гоша резко выдохнул и, грязными и скрюченными от холода, пальцами – у него перчаток не было – попытался подцепить и достать скомканную тряпку. Руки его сильно тряслись, поэтому получилось это только на раз пятый. Затем он откинул её куда-то за пределы освобождённого от молочной пелены пространства и расслабленно привалился к стене.
Антон довольно быстро перемотал ногу, предварительно смокнув бинт в спирте, из-за чего Гоша теперь часто подёргивал ногой и цедил что-то сквозь зубы, и после это тоже привалился к бревенчатому строению.
Теперь всё было кончено, можно было и отдохнуть, хоть я делал это и до данного момента.
– Может, поедим? – почти не двигая челюстью, предложил Георгий спустя минут десять: ему просто хотелось заглушить глухую боль чем-либо, и сейчас еда была лучшим выходом.
– Надо бы, да вот только нет у меня, – почему-то отреагировал Антон.
– А кто тебя спрашивает, есть ли у тебя что, или нет. У меня хватает, да и у Санька должно быть, – медленно и тихо произнёс раненый, после чего отстал от стены и посмотрел на меня интересующимся взглядом. Тут в его поле зрения попала открытая банка тушёнки. Он чуть улыбнулся и сказал: – Ух ты, а наш друг уже трапезничать начал, и никому об этом не сказал. Нехорошо… – снова поднял взгляд на меня. – Ещё есть?
Я кивнул и, порывшись в полупустом рюкзаке, достал ещё две банки тушёнки и пакет сухарей, которые раньше были хлебом.
Передал консервы напарникам, развернул пакет и положил у ног Антона, после снова залез в сумку и стал искать воду, которую припас раньше, как Гоша сказал:
– Не торопись, у меня полазь. Там термос есть, я в него перед отъездом чая налил, теплый ещё должен быть…
Я расстегнул большой карман его полутюка, поискал металлический цилиндр – нет. Затем развязал карман поменьше: да тут он и оказался. Когда достал его, Антон уже вовсю поедал холодную тушёнку и закусывал еле ломающимися сухарями. Гоша же лениво ковырялся пластмассовой вилкой в мясном холодце, время от времени забрасывая большие слипшиеся куски себе в рот. Решив отложить, ненадолго, чай, я тоже взялся за еду.
Дно я увидел уже через пару минут. Опустошённую банку кинул во владения тумана, затем посмотрел на место, где только стоял термос, но там его уже не оказалось. Посмотрел вбок. Как и ожидалось: Антон уже разливал горячую жидкость в единственную кружку, которую мы пустили по кругу.
Вокруг было сыро, зябко и холодно, однако мне было хорошо. Хотя, оставалось некое ощущение, что всё окружающее будто навалилось на мои плечи, и теперь давит, прижимает к земле всем своим немалым весом. Но даже это несильно ухудшало ситуацию. Оставалось только закурить.
