Хищник

– У вас нет ровным счетом никаких оснований.

– Хотите сказать, нет прав?

– И прав, – согласилась Дарья, – и оснований. Живите сегодняшним днем, Кирилл Иванович! Это лучшая политика!

Больше они к этой теме не возвращались. Наслаждались вином и яствами – кухня в «Домино» и в самом деле, оказалась отменная, – играли в рулетку и блэк-джек, и снова выпивали, просматривая между делом программу варьете, и уже глубокой ночью – во всяком случае, Дарье казалось, что уже очень поздно, – поднялись наверх, в «Королеву Роз». Тут, собственно, все и случилось.

Дарья лениво огляделась, осматривая гостиную – открытая двустворчатая дверь, занавешенная тяжелой портьерой, вела дальше, в спальню, – и, подойдя к разожженному камину, поставила бокал с шампанским на полку.

– Прелестно! – сказала она, поворачиваясь к Кириллу, и получила удар в солнечное сплетение. Хороший удар. Точный и сильный. Такой, что убить не убьет, но на пару минут «стреножит», сложив пополам, словно наваху, как нечего делать.

«Что за?..» – но додумать не удалось, стало очень больно, и дыхание прервалось. А когда задыхаешься, и в глазах темно от недостатка кислорода, ни о чем не думаешь, кроме как глотнуть воздуха. Даже о боли. Тем более о том, за что вдруг или с какой стати?

Очнулась мокрая от пота, с бешено бьющимся сердцем и кляпом во рту. Оказалось, сидит в кресле, привязанная к нему за руки и за ноги, а когда и как туда попала, даже не запомнилось. Одно очевидно – это не игра в «сделай мне больно», не прелюдия к любви пожестче. Не в той позе она пришла в себя, да и одежда вся на месте, даже панталоны. Так что не вертеп порока, а скорее миракль[16] на тему великомученичества. Хотела было спросить об этом своего коварного «дружка», но кляп мешал не только дышать. Говорить он мешал еще больше.

– Очухались, сударыня? – Кирилл стоял перед ней, смотрел как ни в чем не бывало, курил папиросу. – Можете не отвечать, вижу, что сознание к вам вполне возвратилось, а посему хотелось бы сразу перейти к делу. Женщина вы, Дарья Дмитриевна, не только красивая, но и умная. Это факт. Впрочем, вы ведь не Дарья и не Дмитриевна, не так ли?

Намек на истину прозвучал ударом погребального колокола.

«Что он знает?!»

– Я ведь как думал? – продолжал между тем Кирилл, слегка покачиваясь на пятках. – Охмурю какую-нибудь пишбарышню, осчастливлю девушку по полной программе, так она мне все свои мелкие секреты – ну, те, до которых допущена, – сама в клювике принесет, даже просить не придется. И ведь это только звучит так просто, Дарья Дмитриевна. На самом-то деле подобраться к Арсеналу ой как не просто. Но я подобрался, как видите. Два года жизни и кучу денег потратил, но на бал к губернатору попал, и в заводоуправление тоже. А там вы. Но вас, простите на грубом слове, и ловить не пришлось, сами клюнули. Не так ли, Дарата Довмонтовна?

Вот тут ее проняло по-настоящему. Услышав «родное» имя, Дарья на мгновение даже утратила самоконтроль. Вздрогнула. Открылась извергу – а то, что Кирилл тать, она уже поняла, – показала свою слабость. Но, с другой стороны, не из железа же она сделана, право слово!

– Вы что же, госпожа капитан-инженер первого ранга, – хищно улыбнулся Кирилл, заметивший верно, как Дарья дает слабину, – не знали, что других женщин в штаб-офицерских званиях в вашей армии всего трое? Вас вычислить, уважаемая, для кадрового разведчика, – а я, увы, кадровый, – это и не задача вовсе, а баловство. Однако положение ваше в Народно-Освободительной армии Тартарской Республики кардинальным образом меняет ваше, Дарата Довмонтовна, положение относительно меня. Вы понимаете? – он пыхнул папироской и замолчал на мгновение, давая Дарье вполне прочувствовать свое незавидное «положение». – Пишбарышню я бы побаловал, наверное, да и отпустил с богом. Куда она, на самом-то деле, с моего крючка денется? Однако вас, госпожа Эгле, я отпустить не смогу. Вот это та мысль, которую я хотел бы довести до вас в первую очередь. Остальное, как говорится, производные. Будете сотрудничать, переброшу вас в тихое спокойное место. Обеспечу комфортом в пределах разумного, и будете себе жить- поживать, помогая нам разобраться, что там у вас, к чему. А нет так нет. Мне терять нечего и бояться тоже нечего. Все равно всё расскажете. И сделаете всё. Буквально всё, о чем попрошу. И в тихое место, в конце концов, уедете. Но уже без комфорта. Поскольку ни к чему. Денег на вас и так потрачено столько, что подумать страшно. Но комфорт – это ведь от лукавого. Кто о нем думает, когда больно? А вам будет больно, и сейчас, и, что важнее, потом, потому что потрошить я вас стану здесь и сейчас. В полевых условиях, так сказать. Без медиков и лекарств. По старинке. Убить не убью, – усмехнулся он, видя, должно быть, по выражению ее глаз, что своего добился, – но покалечу наверняка. А это, знаете ли, тот еще геморрой, жить со всеми этими «приобретениями». Так что думайте. Даю вам пять минут на осмысление моих слов, и продолжим с Божьей помощью.

Кирилл кивнул ей, словно бы ставил точку, и отвернулся. Подошел к круглому столу, затушил в пепельнице окурок и, сдвинув на дальний край вазу с фруктами и поднос с шоколадными пирожными, вышел в спальню. Дарья же, связанная по рукам и ногам, и слова вымолвить не могла. Думать она, впрочем, не могла тоже. Паника захватила ее сразу всю, напрочь выбив куда-то в никуда все признаки ума и таланта: здравый смысл, скорость и точность мысли, волю, наконец. Обрывки мыслей метались в наполненной гулом и жаром голове «без смысла и разумения», и уж тем более без цели. Ей было страшно. Жутко и одиноко. Кирилл, его холодные деловито-равнодушные слова, его предугадываемые воображением ужасные поступки – все это казалось воплотившимся в реальность ночным кошмаром. Да нет! Какое там! Не казалось, а было. Являлось. Ведь все это происходило с Дарьей на самом деле. Здесь и сейчас, в этой комнате и в этом городе, в ночь перед Рождеством.