Утром следующего дня мне позвонил Сева Абдулов. Я как стоял с трубкой в руке, так и рухнул на вовремя подставленный женой стул. Позже Валя рассказывала, что в тот момент я выглядел словно мертвец, без кровинки на лице. Ещё бы, ведь я считал одной из своих миссий в этом времени продление жизни барда, а получилось… Чёрт! Твою же мать!!!
Похороны были назначены на воскресенье 18 ноября. Ирония судьбы, день, когда воскрес Христос, и когда страна прощалась с поэтом, актёром и певцом. Прощание проходило в Театре на Таганке, куда тело доставили из дома, с Малой Грузинской. Меня провели через служебный вход, иначе я реально рисковал не попасть внутрь – очередь к театру растянулась на пару километров. Валя не захотела участвовать в панихиде, сказала, что лучше запомнит Володю живым.
У гроба стояли отец Высоцкого, мачеха, мама, Марина в трауре, её сын Пьер, оба сына Высоцкого – Аркадий и Никита… Утирает платком влажные глаза Любимов, играет желваками Филатов, застыл, словно изваяние, Сева Абдулов. Даль – похоже, пьяненький – из последних сил сдерживает слёзы… Сбоку суетится Яблович, которого Высоцкий в последнее время не особо жаловал, опять же по моему наущению. Появляется Говорухин, тихо говорит Марине какие-то слова. Мне тоже нужно ей что-то сказать, но в голову ничего не лезет, кроме банального: «Сочувствую, прими мои соболезнования». Но сказать надо, и я подхожу, говорю: «Крепись, это наше общее горе, раздели его со всеми». Марина кивает, и её ладонь на мгновение касается моей руки. Я кладу цветы в изголовье гроба. Теперь можно отойти в сторону, затесавшись среди известных и не очень лиц.
Только через несколько часов гроб с телом Высоцкого повезли на Новодевичье, хотя в моей реальности его похоронили на Ваганьковском. Когда выходили из дверей театра, милиционеры сумели едва сдвинуть толпу, чтобы появилась возможность нормально пройти. На кладбище поехали только самые близкие друзья Высоцкого и родные. Марина меня попросила тоже поприсутствовать при последнем прощании, я не смог отказать.
Поминать поехали в ресторан, снятый близким другом Высоцкого, золотопромышленником Вадимом Тумановым, которому, если память не изменяет, бард посвятил несколько песен. В тот вечер я нажрался до свинячьего визга, год так не пил, с момента банкета на Кубе с Фиделем. Помню, как орал, что виноват в гибели Володьки, что это я, мудак из будущего, лишил Высоцкого почти года жизни. Потом как рыдал на плече у Говорухина… Дальше провал. Пришёл в себя уже дома. Оказалось, что меня привёз на такси среди ночи какой-то невзрачный тип, так и не представившийся моей жене.
После этого пару дней я приходил в себя, ходил чернее тучи и молчал. На третий день последовал звонок от Мелик-Пашаева.
– Сергей Андреевич, тут такие дела… Даже не знаю, как сказать…
– Да не мнись ты, Ованес, что случилось-то?
– В общем, Ордановский в историю вляпался. После концерта отмечали в ресторане день рождения Кроля, и тут Жора решил пригласить на танец девушку. А она уже сидела с каким-то молодым человеком. Как потом оказалось, первым секретарем Выборгского райкома ВЛКСМ. Он заявляет, что девушка танцевать не хочет. Ну, Жора под градусом, орёт, пусть девушка сама решает, с кем ей танцевать. Полез в драку, сломал комсомольцу нос, сам синяком отделался. А папаша у этого секретаря – шишка в ленинградском горкоме, второе лицо. По слухам, мудак ещё тот, но как бы то ни было, требует впаять Ордановскому срок. И причём менты резво взялись за дело. Я какие мог связи задействовал, но пока всё как в глухую стену. Ментовское начальство Ленинграда уже получило указания свыше, так что, боюсь, теперь Жоре и правда светит реальный срок. А у нас гастроли через месяц по Прибалтике, а после Нового года в Англию собирались, там нам такой промоушен устроили – мама не горюй! И Метёлкин, как назло, с пневмонией в больницу угодил.
Ну, насчёт промоушена и я был наслышан, не без моего участия процесс запустили. И то, что гастроли на туманный Альбион могут сорваться из-за надравшегося в хлам Жорика (хотя кто бы говорил, сам ещё два дня назад был такой же), не есть хорошо. Видно, сильно осерчал папаша комсомольского вожака из-за свёрнутого носа сына. Хотя, конечно, не мешало бы Жорика в воспитательных целях наказать, чтобы в другой раз края видел, но ведь не реальным же сроком! Вот ведь клоун, поставил нас всех раком, и первым самого себя! Ох, блин, снова свалилась заботушка на мою больную голову, так что придётся кому-то звонить. Машерову или Цвигуну? Уж Семён Кузьмич мог бы в принципе заступиться.
– Ладно, Ованес, что-нибудь придумаем. Жора где сейчас?
– Да здесь, в Питере, в кутузке сидит.
– Ну, пусть посидит, целее будет, заодно и подумает над своим поведением. А на всякий случай, без лишнего шума, оперативно поищи-ка ты ему замену. Чтобы человек был и внешне похож, и голосом. Сможешь?
– Это что же, Жору увольнять будем?
– Я же говорю: на всякий случай. Потому как ничего обещать не могу, вдруг этот балбес и правда реальный срок получит? И шум особо не поднимай.
На том и расстались. А я принялся вызванивать Цвигуна. Всё ж таки силовое ведомство, с ментами коллеги одним боком. Неужто не прислушаются к мнению главного чекиста страны? Если, конечно, тот вступится за бедолагу.
Напросился к Семёну Кузьмичу на аудиенцию на послезавтра, раньше он меня принять не мог. В назначенные день и час переступил порог его кабинета, откуда уже давно выветрились воспоминания о прежнем владельце.
– Что же вы, Сергей Андреевич, довели себя до такого состояния? – с места в карьер встретил меня председатель КГБ СССР.
– В смысле, Семён Кузьмич?.. А, ну да, видок у меня действительно помятый, это я всё от поминок по Высоцкому отхожу.
– Вот и я о том. Поминки-то ладно, но пить тоже надо с умом. Помните хоть, что кричали?
