Михаил тяжело вздохнул.
– Кто теряет честь, тот уже ничего больше потерять не может.
Он умолк и не проронил ни слова за дорогу. Так же молча оставили автомобиль в подземном гараже и поднялись на лифте в квартиру Азазеля.
Сири, ничего не спрашивая, включила гриль, через стеклянную дверцу Михаил увидел, как на вертеле медленно поворачивается тушка крупной птицы.
Кофемолка затрещала размалываемыми зернами, а в нагрудном кармашке Михаила дернулся и пикнул смартфон. Он осторожно вытащил двумя пальцами, на экране появилось улыбающееся лицо Синильды.
– Я уже еду, – сообщила она, не дав ему раскрыть рот. – Минут двадцать, ну двадцать пять, и буду у вас!..
– Да, – ответил он потерянно, – да… как же я по тебе соскучился…
И опять не успел сказать самое важное, она отключилась, Азазель крикнул с кухни:
– Женщинам на дороге говорить нельзя! Пока рули не исчезнут.
– Как исчезнут? – спросил Михаил.
– Да так, – ответил Азазель. – Как и ты.
Михаил сказал с тоской:
– Помолчал бы. Неужели в тебе совсем нет уважения?
Он все не отрывал взгляда от стрелок часов. Азазель тоже поглядывал, он первый начал улыбаться, в то время как Михаил становился все озабоченнее.
– Ладно, – сказал Азазель великодушно, – хватит. Тебе не кажется, что я Творца знаю лучше, чем ты?… Хотя ты и терся у Его престола все эти тысячелетия, позолоту напрочь ободрал, а хвостом так и себе бока пооббивал!
Михаил бросил тревожный взгляд на часы, повернулся к Азазелю.
– Что тебе известно такого, – потребовал он, – что неизвестно мне?
– Император Траян, – поинтересовался Азазель, – который Ульпий Невра, был до Христа или после?
– Не знаю, – отрезал Михаил, – а это важно?
– В какой-то мере, – сообщил Азазель. – Иисус, если ты о таком слышал, отдал свою жизнь за жизни всех людей на свете. Спас, как считается. Его в отсталых странах вообще называют Спасителем, а в одной особо отсталой в этом отношении даже воздвигли громадное уродливое строение и назвали храмом Христа Спасителя. Так вот именно со времен красивого и даже в чем-то картинного поступка Христа самопожертвование стало чем-то особенным… ну как вроде бы снимает все грехи и совершенные преступления, в том числе военные и даже участие в этнических чистках, что особенно важно. Хотя насчет чисток не уверен, я больше по локальным конфликтам, они романтичнее.
Михаил снова повернулся к часам, там минутная стрелка от роковой черты отошла по кругу на целых десять делений.
– Может быть, – предположил он с неуверенностью, – тут эти, как их… другие часовые пояса?
Азазель хохотнул.
– Дружище, где напакостил, там и осудят! В тех же часовых поясах.
Михаил нахмурился, бросил резко:
– Я тебе не дружище! Ты преступник.
– Ты тоже, – напомнил Азазель.
– Я совершил проступок, – ответил Михаил с достоинством, – и готов добровольно понести наказание.
Азазель сказал с интересом:
– Ого, какая гордыня! Почти как у Сатана. Нет ли тут смертного греха?
Михаил напрягся, лицо посуровело.
– Не сравнивай…
Азазель сказал очень серьезно:
– Ты все еще не понял? Хоть ты и противник, Михаил, но я восхищаюсь твоей преданностью идеалам. Ты хорош… И сейчас ты не предстанешь перед судом. Да-да, с твоей стороны имело место самопожертвование! Пусть не жизнью, но очень важным. Честно говоря, я надеялся, но до конца не верил…
Михаил медленно выдохнул, плечи его опустились, но лицо порозовело, а в глазах появился блеск.
– Ты… не ошибся? Хотя да, время вышло… Значит, мое самовольство сочли… допустимым.
– Ты рисковал, – пояснил Азазель с какой-то грустью в голосе, – ради какого-то сраного человеческого детеныша… в котором есть искорка Творца от того огня, что вдохнул в Адама. Огонь не гаснет, когда зажигает другие огни!.. В каждом человеке теперь частица Творца, хотя и кро-о-о-охотная… Ты сделал все, чтобы ее спасти. Это оценили.
