– Сперва разберемся с вами, – отрезал он. – Азазель…
Девочка распахнула глаза, большие и радостные, обняла его за шею и поцеловала в щеку. Михаил ощутил ее желание опуститься на землю, медленно наклонился.
Она встала ножками на грунт, все еще не отнимая рук от его шеи, улыбнулась ему и, повернувшись, побежала к хозяевам этого дома.
Женщина присела, распахнула руки. Девочка вбежала в ее объятия, прижалась крепко-крепко.
Азазель сказал медленно:
– Та-а-ак… что за птица я, уже поняли, вижу… кто мой спутник… гм, лучше не знать… Кто вы такие, даже не спрашиваю, суду все ясно, а с приговором у нас не заржавеет. Особенно у моего спутника, ему бы только ломать да поджигать, это он страсть как обожает.
Михаил нахмурился, на него поглядывают с особой опаской, пусть даже не знают, кто он, некоторые близкие к природе демоны могут чувствовать присутствие большой силы.
Мужчина пробормотал:
– Раз вы все знаете… что мы можем сказать? Трудно видеть, как этого ребенка обижают, и понимать, что не можем защитить.
Азазель кивнул.
– Да, с вашего холма их дом и сад как на ладони. А также детский сад и школа, что вообще вон почти рядом.
Михаил всматривался в обоих пристально и со странной смесью растущей злости, а мужчина в беспомощности развел руками.
– Мы не могли не вмешаться! Хоть и понимаем, чем нам это грозит. Как видите, живем неподалеку, нам отсюда видно, что у соседей. Я заметил эту бедную девочку, когда ее водили в детский сад… Знаете ли, дети так жестоки!.. Они всегда находят, над кем поиздеваться.
Женщина сказала тихо и печально:
– Всегда бьют и обижают самых слабых и беспомощных.
Азазель пожал плечами.
– Это везде, – сказал он равнодушно, что еще больше разозлило Михаила. – В школах, спортивных клубах, на солдатчине…
– Я уже несколько лет присматриваю за нею, – сказал мужчина. – Да, еще с детского сада.
Азазель поинтересовался медленно:
– И всякий раз… вот так?
Тот помедлил с ответом, указал взглядом на Михаила.
– Это ваш друг?
– Нет, – ответил Азазель, – какой он друг? Он вообще не имеет понятия о дружбе. Но он в курсе.
Мужчина вздохнул, в его голосе Михаил уловил отчаяние, но в то же время заметно, как изо всех сил старается держаться достойно:
– А что я мог сделать? Обращаться в полицию? Для них нужно, чтобы убийство или хотя бы увечье. Из-за детских слез и обид пальцем не шелохнут… В надзорные тоже не обратишься, кто мы такие?… Хотя да, пару раз обращались, так нам такое ответили…
Женщина сказала с болью:
– Но что мы могли?… Когда в детском саду ее били другие дети, мы старались их чем-то отвлечь… Когда такое же видели в школе, тоже пытались как могли… иногда получалось не совсем как мы хотели…
Азазель пожал плечами.
– Это пустяки. Подумаешь, пара сломанных ног, вывернутых рук, порванные связки, порезанный палец, царапины, кровоподтеки…
Она опустила голову.
– Мы поступали нехорошо, я знаю…
– Да, – согласился Азазель. – Очень нехорошо. Если, конечно, придерживаться сегодняшних законов.
– А вчерашних? – спросил мужчина. Михаил уловил в его тихом интеллигентном голосе слабую надежду.
– Это зависит, – ответил Азазель, – во-первых, от того, что имеем в виду под вчерашним. Вчерашние как вчерашние, или вчерашнее как вчерашнее вечное… Но мы не судьи…
Михаил, что молчал и только слушал, вдруг сказал в раздражении:
– Почему?
– Почему не судьи?… – переспросил Азазель. – Не знаю. Хотя ты, возможно… как бы где-то сбоку прав… или полуправ. Мы же как бы люди, а люди сами выбирают дороги, у них свобода воли… В смысле, у нас свобода воли. Можем быть хоть судьями, хоть не знаю кем. А что… я не понял, ты что-то хочешь промямлить?
Михаил пробормотал все в том же раздражении, еще сам не уверенный, на кого злится и надо ли вмешиваться:
– Нигде о девочке не заботились… только здесь.
– Мудрое наблюдение, – проговорил Азазель. – И как ты это сумел заметить?
