– Что со мной не так? Я слышу холодные остроты, плоскую двусмысленность, шутки, балагурство и фальшивый смех, что вроде бы веселье. Ты права, это простолюдины, которые убивают время, которого у них и так мало.
Она протянула руку через стол и накрыла своей теплой ладошкой его толстые грубые пальцы. На ее лице и в глазах он прочел сочувствие и даже сострадание.
– Михаил… ты в самом деле начал смотреть на жизнь по-другому.
Что-то проскользнуло в ее голосе, он насторожился, но спросил как можно беспечнее:
– Ты знаешь о моей прошлой жизни?
Что-то в ее лице на миг дрогнуло, но тут же с прежней милой улыбкой ответила мягко:
– Зачем это мне? Напротив, я вообще не должна знать о своих клиентах ничего лишнего.
Он помрачнел, проговорил с трудом:
– Прости…
Она сказала шепотом:
– Уходим?
Михаил встрепенулся, Синильда смотрела с сочувствием и любовью, и хотя все женщины, как известно, великие притворщицы, но все равно в груди разливалось сладкое тепло и расходится по всему телу.
– Нужно позвать Азазеля, – ответил он торопливо. – Мы приехали на его автомобиле.
– Сам пока водить не умеешь?
– Не пробовал, – ответил он с неловкостью, – но наверняка могу, ничего сложного в этом нет.
Она поднялась, Михаил снова залюбовался, а Синильда высмотрела кого-то в толпе, помахала рукой.
– У тебя заботливый друг, – сказала она, – развлекается, но за нами присматривает. Уже идет…
Азазель вынырнул прямо из группы танцующих, то ли вертелся с ними, то ли прошел насквозь, как крупная рыба через стайку мелочи, выглядит таким же веселым и праздничным.
– Что-то стряслось?
– Навеселились, – сообщил Михаил коротко.
К его облегчению, Азазель ответил с полнейшей безмятежностью:
– Тогда в другой клуб или…
– Или, – ответила Синильда и добавила с мягким укором: – Ты забыл, Михаил восстанавливается после травмы, он пока еще слаб…
– Правда? – изумился Азазель. – А с виду такой бычара… Хорошо, уходим. Обо мне не беспокойтесь, счастливому человеку везде хорошо и весело.
Входные двери клуба распахнуты, снаружи воздух чуть свежее, в небе вдали слабо горят красным звезды, Михаил вспомнил, что это фонари предостережения на высоких крышах, чтобы пилоты не снижались слишком низко.
Азазель на ходу зевнул, сказал с досадой:
– Стоянка до сих пор забита!.. Что за народ, как сказал бы мой пуританский друг Михун, почему развлекаются и веселятся до утра, что за неподобство…
Синильда звонко рассмеялась.
– Тебе ноги оттоптали на таких танцах? Ты машину оставил всего за квартал! Не будь таким ленивым.
Азазель проворчал:
– Я помню времена, когда всегда можно было поставить прямо перед входом.
Михаил бросил на него короткий взгляд. Азазель помнит и времена колесниц, и даже как на коней еще охотились ради мяса, но идет веселый и похохатывающий, словно ему все внове и он впервые наслаждается такой длинной и удивительной жизнью.
Автомобиль увидел их издали, приветствующе включил фары, но из-за дома вышли, преграждая им дорогу, двое парней, один высокий и крепкий, как призовой бодибильдер, второй покороче, но широкоплечий и с толстыми руками.
Высокий вытащил нож с выкидным лезвием, а у широкоплечего в руке появился пистолет с укороченным стволом.
– Стоять, – велел он.
Азазель сказал в недоумении:
– Эй-эй, ребята!.. Мы в ваших разборках не участвуем!.. Мы просто идем себе из клуба, девочку вот на двоих сняли…
Синильда, что было спряталась за спиной Михаила, отодвинулась от него в страхе, боязливо отступила в сторону.
Высокий крикнул ей резко:
– Эй ты, дура! Стой на месте!
Синильда вскрикнула испуганно:
