– Свиньюшку-то корми, не забывай…
– Курочек можешь себе взять, а лошадку не тронь…
– Смотри, я вернусь! Если что пропадет, пеняй на себя!
На площадь вышел отец Грыв с крохотным ларцом, в котором хранилась реликвия – мощи святого Анта Странника. Он поднял ларец над головой и нараспев произнес:
– Сохрани вас Заступник, и дай вам силы, и осени своей милостью, чтоб вы начали, продлили и завершили дело во славу Его.
При этих словах по толпе снова прокатились всхлипывания. Грег, которому за сегодня уже до смерти опротивели пафосные сцены, лихо вскочил на свою лошадку и махнул рукой возничим:
– Поехали!
Протяжно заскрипели колеса, и повозки покатили с площади.
Андрей встретил их по пути с рыбной ловли. В небольшом темном озерце неподалеку от деревни водились крупные сонные куши – покрытые тяжелой, черно-золотистой чешуей, они казались выкованными из старой бронзы и были удивительно вкусными, если изжарить их на масле. Масла у Андрея, разумеется, не было, однако похлебать горячей наваристой ухи он всегда был не прочь и частенько ходил к озеру – там у него было запримечено местечко, где куши клевали особенно хорошо и жадно. Вот и сегодня он проснулся еще до рассвета и отправился на рыбалку. Теперь у него была Несса, и заботиться приходилось и о ней тоже.
Иногда Андрей вспоминал сыновей и Ингу, задаваясь вопросом, думают ли они о нем. Отречение было обязательной формальной процедурой, но невозможно ведь вычеркнуть человека из жизни и памяти, тем более любимого и любящего человека. Каково им там живется, в идеальной стерильности Гармонии? Кем стали сыновья? Старший, Мишка, помнится, хотел податься в художники, занимал призовые места на молодежных конкурсах, а стена в его комнате была увешана грамотами и медалями. А младшему Диме хотелось пойти по стопам деда: мальчишка играл в космические корабли и представлял себя отважным капитаном… Ведь прошло уже десять лет, думал Андрей с какой-то внутренней пустотой. Где они? Кем стали? И мучительно добавлял: помнят ли меня или отречение было для них вовсе не пустым звуком?..
Нессе было тринадцать. Через год ее бы выдали замуж за какого-нибудь вполне достойного человека, но у вдовы нашли овечьи сердца. Когда еще недавно такие хорошие и добрые соседи поволокли мать к отцу Грыву, Несса сделала правильные выводы и бросилась бежать – ничего хорошего от мужиков с вилами и факелами ей ждать не приходилось. В лесу она умудрилась заблудиться, свалилась в какой-то овраг и разодрала ногу, так что, когда Андрей увидел ее возле своей избушки, она едва не падала от страха и потери крови.
Что-что, а зашивать раны бывший главный врач Московского военного гарнизона умел в любых условиях и едва ли не голыми руками. Мастерство не пропьешь, думал он с гордостью, пальцы помнят все… От страха и удивления Несса даже утратила дар речи, хотя потом ее словно прорвало, и она засыпала Андрея вопросами, главными из которых были: «Кто ты такой? Колдун? Лекарник?» Разумеется, Андрей снова прикинулся тем дурачком, которым его знала вся деревня, и Несса мигом создала собственную версию. Выходило, что Андрей был великим лекарником Боратой, который в свое время служил самому государю и мог вылечить все болезни на свете. Борату все любили и уважали, но случилось так, что один из колдунов позавидовал его доброте и таланту врачевания и оклеветал доброго лекарника перед государем и инквизицией. Борату схватили и привезли в тюрьму, но он стал горячо молиться Заступнику, и тогда кандалы его упали, а сам Бората перенесся на много-много лиг от темницы. Только случилась беда: он забыл все, что знал до этого, и перестал быть лекарником.
– Поэтому ты и живешь дурачком, – закончила Несса свой рассказ. – Ну, хоть живешь, и то хорошо.
На следующий день ее шок прошел, Несса окончательно поняла, что потеряла мать и стала изгнанницей, и погрузилась в тяжелое молчание, проронив за весь день едва ли несколько слов. Тихая и сосредоточенная, она сидела возле крохотного оконца и смотрела в пустоту; изредка по ее щеке прокатывалась слезинка, Несса стирала ее ладонью и безвольно роняла руку на колени. Андрей искренне ей соболезновал, но с разговорами не лез и только под вечер, когда до него как-то вдруг дошло, что Несса за целый день не спросила о еде, предложил ей ломоть хлеба и пару отварных клубней земляшки.
Утром Андрей пошел рыбачить. Закутавшись в плащ и сидя на самодельных мостках, он смотрел на ровную темно-зеленую гладь озера, похожую на старое зеркало, и вспоминал, как ездил с Антоном на Камчатку ловить в резервации кистеперых рыб. Осенний день тогда был чистым и прозрачным, как стеклышко, а огромные рыбы захватывали наживку и прыгали на дне лодки, изгибаясь и стуча хвостами… Впрочем, и здесь клевало неплохо; насаживая на кукан очередную рыбину, Андрей думал, что со дня на день надо будет отправиться в леса – поискать лекарственных растений. В местной флоре он так и не разобрался до конца, хотя и знал, что кора баульника очень хороша при бронхите, а листками чамы следует лечить больные почки. Конечно, местные с радостью снабдили бы его мешочком трав, вот только после казни вдовы Андрей совершенно не желал отправляться в деревню. Видеть никого не хотелось.
Но по пути домой с уловом он все-таки столкнулся с деревенскими. Селюки ехали в сопровождении хмурых армейцев и инквизиторов, лохматый Марысь высунулся из фургона и помахал Андрею:
– Едем храм строить! Молись за нас!
