Навстречу отступающим казакам спешили никак не меньше сотни тупых здешних зверолюдей – куда более сильных, широкоплечих и кряжистых, нежели остяки или русские, с крепкими костяками и бугристыми мышцами, с толстыми черепами и тяжеленными кулаками. Этих слабоумных тварей сир-тя часто использовали и как слуг в своих селениях, и как воинов, напуская их на замеченные вблизи колдовского мира кочевья ненэй ненець, на чужих охотников или лодки. По счастью, оружия страшнее камней менквы не знали, больше полагаясь на зубы, нежели на кулаки.
– Привал, казаки, чуток отдохнем, – распорядился Иван Егоров. – Пусть они малость запыхаются, а мы силы наберемся.
Мужчины уселись прямо на песок, глядя на нового врага. Здешние менквы были высокими, почти на голову выше людей, все одеты в шкуры – вестимо, тоже мерзли при здешней погоде. Самцы и самки вперемешку. Сир-тя не особо заботились о том, кто будет умирать на казачьих копьях, для них было главным собрать стаю побольше и втравить в драку, стремясь скорее стоптать, нежели разгромить своих врагов.
Когда до ворога оставалось с полверсты, воевода поднял людей.
– В два ряда становись! – скомандовал он. – У кого топоры есть, вперед выходите. У сих тварей черепа такие, что саблей не раскроить. Михайло, на правый край иди и мимо себя постарайся никого не пропустить.
Казаки стали не торопясь вытягиваться в строй, проверяя оружие, поправляя пояса, затыкая за них топоры и отводя за спину, дабы в первой стычке не помешали.
Маюни, поколебавшись, вытянул нож, взял в зубы, расстегнул ремень и бросил на песок.
– Что ты делаешь?! – схватила его за руку Устинья.
– Все едино саблей резаться не умею, да-а, – пожал паренек плечами. – Стеснять станет. Ножом умею, с ним пойду. Да-а…
– Маюни! – Девушка помедлила, потом наклонилась и крепко поцеловала его в губы. – Удачи тебе, Маюни!
– Ус-нэ!!! – Остяк открыл рот, закрыл, не зная, что ответить. А через миг говорить было уже поздно. Он крепко сжал руку девушки и побежал к общему строю, оставляя за собой сгрудившихся вместе девушек и нескольких раненых, не способных принять участия в схватке.
Менквы уже подбирали по пути камни. Они всегда предпочитали кидаться булыжниками, а не драться в рукопашной. Закидать, наброситься на покалеченных и оглушенных, добить, проломить черепа, высосать мозг – любимое лакомство тварей.
– Вперед!
По приказу атамана тонкий строй воинов кинулся в атаку, опустив копья, стремясь бегом преодолеть опасное пространство. Им встречь полетела крупная окатанная галька и тяжелые камни, ударяясь в плечи, грудь, падая на шлемы и шапки – однако пробить доспех, даже простую стеганку, не так-то просто, а потому с ног казаки падали, только когда булыжники попадали по коленям или ступням. Да и то сбитые ратники не оставались лежать, а поднимались и, хромая, с проклятьями спешили вслед за своими.
Казаки привыкли восстанавливать прореженный строй под ливнем пуль и картечи, не то что под ударами камней, и потому, даже потеряв полтора десятка своих, копейщики все равно ударили слаженно и крепко:
– Ур-ра-а!!!
Менквы ловко хватали наконечники копий руками, задирали их вверх, пытались вырвать, но второй ряд вонзил свое оружие в грудь тем, чьи руки оказались заняты рогатинами первого ряда, выдернул, ударил снова в свежих, кто оказался на месте павших, – и далеко не все менквы успели отреагировать, а иных добили те, что освободили рогатины из рук убитых врагов. Однако зверолюди продолжали в бешенстве напирать, тянясь руками к врагу, стремясь сцапать, загрызть, задушить – и выдернуть копья снова оказалось не так-то просто. Строй стал смешиваться со стаей, и воевода, поняв, что командовать теперь бесполезно, выхватил саблю и ринулся в свалку, рубя толстые руки, хватающие его казаков, тыча острием в оскаленные морды, полосуя мохнатые спины…
Матвей Серьга лишился копья в первой же сшибке – ударил жирную самку в живот столь удачно, что вогнал рогатину на всю длину наконечника, даже упоры ушли изрядно в тело. Вытаскивать и не пытался – сразу дернул из-за пояса топор, резко выбросил вперед, в близкую вонючую харю. Сильный тычок с хрустом сломал менкву челюсть, и Матвей сразу рубанул вправо, по голове склонившегося над Силантием врага. Лезвие легко, как в деревяшку, погрузилось в череп. Серьга выдернул его, с силой ударил вправо, топорищем в ухо душащего Кудеяра людоеда, опять влево, подсекая руку с поднятым камнем, и опять – влево.
Менква со сломанной челюстью перед ним выл от боли и качался, не нападая сам и мешая нападать на Матвея другим, а потому казак мог успешно помогать товарищам. Однако везение продлилось недолго – раненого опрокинули свои же, рычащая зверолюдина полезла через упавшую. Серьга рубанул ее из-за головы, вогнав оружие в череп по самый обух и… И не смог выдернуть назад.
– Да ёкарный бабай бога душу в качель… – Казак отпустил топорище, выхватил саблю, тут же резанул под кисть протянутую лапу, уколол широкую грудь, засаживая клинок почти на фут в глубину, выдернул, рубанул другого под основание головы: – Гуляй, казачки! С нами бог, и кто против нас?!
Маюни в первой сшибке не побывал – у него и рогатины-то не имелось. Когда казаки приняли людоедов на копья, он просто стоял позади, зло сжимая нож в правой руке. Однако с началом рубки ровные ряды ратного строя в нескольких местах разошлись – и остяк, прикусив губу и пригнувшись, решительно кинулся в один из таких просветов, упал на четвереньки, пролез между топчущимися сапогами до крупных босых мозолистых ног, ударил ножом в одну, распарывая мясо на щиколотке, потом другую, третью. И каждый раз болезненный вой сверху доказывал, что его старания не напрасны. Оставшись прыгать
