тобою.
Через день атаман снова привел молодых воинов на болото, черноглазый Кай-Ырв вновь кормил свою змеюгу Нгыленку, парни хохотали, друг дружку подначивали, десятник Кар-Имбр, цокая языком, показывал на маячившую вдали деревню, хвастался, потом подошел к черноглазому…
Иван навострил уши.
– Выхан, ракус, синид.
– Выхан, ракус, синид. – Атаман на всякий случай повторил про себя заклинание.
Под ложечкой как-то нехорошо ныло, не добру. Что еще эти чертовы колдуны удумали?
А поданное к ужину мясо не ел – в простыню завернул аккуратненько да меж ветвями осины запрятал: пущай пока полежит, вдруг для чего и сгодится. Прежде чем к дереву броситься, Дрозду сказал, мол, приспичило срочно. Переветник лишь рукою махнул – бывает.
Смеркалось, в быстро темнеющем небе загорались первые звезды, и колдовское солнце повисло над рекой тусклой сиреневою луною, истинный же месяц – серпом скромненько притулился рядом.
Капище располагалось на самом краю селенья, у леса, просто так поблизости появляться запрещалось, за чем зорко следила стража, и Еремеев, бегая с молодежью, всегда делал в том месте круг и толком ничего разглядеть не мог, как ни старался.
Языческий храм, невеликий и неброский издали, вблизи производил самое гнусное впечатление, как, впрочем, и положено капищу. Крытый шипастой шкурою, с грудами человеческих черепов по углам, а вместо входа – раскрытая пасть дракона, усеянная острейшими клыками!
Из пасти, из темной утробы капища, тянуло тяжелым запахом крови. Вокруг жарко пылали костры.
Облаченный в длинные одежды, в позолоченном черепе-маске, Великий волхв встретил неофита у входа, вся остальная языческая паства – мужчины, женщины, дети – в нетерпении толпились поодаль, явно ожидая чего-то нехорошего. Но самое пакостное было вовсе не это – перед входом была разложена мохнатая шкура товлынга, на которой, разведя ноги, сидела какая-то старая бабища, абсолютно голая, желтая, с висящими едва ль не до бедер грудями, кожными складками и крючконосым морщинистым ликом, страшным как смерть. Ей-богу, и маска-череп смотрелась б на сей образине куда лучше!
– Хоргой-ервя – великая мать всего здешнего рода! – с почтением поклонившись бабище, пояснил Дрозд. – Кланяйся, атамане, кланяйся, чай, шея- то не заболит, а голова с плеч скатиться может! И волхву поклонись, не забудь, и великой матери…
Переветник и сам вновь принялся кланяться, низко-низко, потом еще и на колени пал. Лоб бы не расшиб, хороняка!
– Сказал бы, чья она мать… – поклонившись, пробормотал про себя Иван.
Старуха зашипела, словно давешняя болотная змеюга Нгыленко, волхв же, кивнув маской-черепом, что-то сказал.
– Сегодня в жизни твоей знаменательный день, атамане, – тотчас же перевел Дрозд, благоговейно глядя на колдуна, лица которого, скрытого зловещей маской, похоже, не видел никто.
– Тебя нынче примут в великий род Дакха-Кайд… если ты покажешь, что того достоин. Согласен ли ты принять испытание?
Пленник молча кивнул – что ему еще оставалось делать?
– Ты должен стать мужем и сыном великой матери Хоргой-ервя, тем самым родиться снова…
– Это как? – засомневался Иван. – Что я должен с этой старухою делать?
– То же, что и с любой другой женщиной. – Карасев осклабился и почесал грудь. – Усердно и на виду у всех. Что поделать, такой уж обычай…
– Ни хрена ж себе…
– Тихо! Волхв говорит, допрежь того, как ты прикоснешься к великой матери и родишься вновь, ты должен убить себя прежнего…
Нет… просто убьешь того, кого увидишь в храме. Меч возьмешь там же. Отрежешь голову, вынесешь и бросишь ее к ногам Хоргой-ервя! Все, иди! Волхв велит, да и народишко уже устал ждать-то. Потом ведь, опосля всего, – пир! Ох, атамане, ты такого пира еще не видел.
– Рад буду посмотреть. Да! Голову-то отрезать – дело небыстрое.
– А никто и не торопит! Волхв сказал, что ты со своей прежней жизнью проститься можешь… так же, как вступить в новую.
– Что?
– Там поймешь как. Иди уже! Ну!
Потрогав ноющий шрам, атаман шагнул в пасть дракона… Внутри храма тускло горел светильник, прямо напротив входа тускло блестел вкопанный в землю идол со скалящимся черепом вместо лица и вздыбленным детородным органом, не столь уж и большой, но исключительно мерзкий, похоже, что из чистого золота. Рядом с идолом виднелся воткнутый прямо в землю кривоватый меч, а у самых ног божества, на ворсистой шкуре, была распростерта привязанная ко вбитым колышкам нагая красавица дева.
Настя!