дан знак большевиками, но ведь за войну с поляками, а потому вроде как за правильное дело.
Сослуживцы не упрекали, насмешек, столь обычных в других случаях, не чинили, понимали, что пилоты выполняли приказ.
Вылеты на махновцев, а потом на румын Михаил делал так же охотно – казалось, что все вернулось на круги своя, и Россия заняла принадлежащее ей по праву место. И не придется больше менять форму и тем паче давать новую присягу – последнего он бы точно не вынес.
Вот только с первым вышло неладно – снова последовал приказ, и вот теперь он является командиром первого авиаотряда армии бухарского эмира. И не откажешься от такого назначения, раз присяга дана!
Халат цвета хаки, по местной колоритной моде пошитый, пришлось надевать на плечи, никому не оставили прежнюю форму. Вощилло даже не возмутился, вспомнив, что в Сибири казаки также носили монгольские синие таарлыки и ущемленными себя отнюдь не чувствовали.
Хорошо хоть погоны оставили, но вместо привычных кокард и нашивок зеленели круги с полумесяцем да скрещенными сабельками, да раскрасили такими же эмблемами плоскости аэропланов.
И кресты разрешили прицепить на грудь, но те, что по уставу никогда не снимались – Георгиевский и бело-зеленый Сибирский. Хотя на халате они смотрелись нелепо, но Михаил смирился, понимая, что здесь ничего не поделаешь – официально ведь объявлено, что между белыми и красными царит перемирие…
Харьков
– Милый, да что с тобою? На тебе лица просто нет, да и трясет чего-то. Ты не заболел ли, часом?
Тонкие пальцы погладили тыльную сторону его правого запястья. Семен Федотович положил на них сверху свою широкую, с въевшимися под кожу пятнами масла шуйцу, чуть придавил, задержав прикосновение, которое доставляло ему радость. Но не сейчас – у него возникло стойкое ощущение, что им обоим грозит беда, и хоть этим он как-то защищает жену, не зная, откуда придет внезапный удар.
– Потряхивает меня, Машенька, словно в бой сегодня идти. Маята на душе одна сплошная, чувствую какую-то пакость, близкую, грядущую, а что и где, не могу понять…
Жена посмотрела на него лучистыми глазами, ничего не сказала, но, на мгновение крепко сжав его запястье, убрала тонкую руку. Он только улыбнулся в ответ на эту мимолетную ласку, смотря на свою Машу влюбленными до безумия глазами.
– А что это вы на меня так игриво смотрите, господин полковник? – Ресницы кокетливо трепыхнулись, скрывая лукавый взгляд. – Я дама замужняя, да еще в положении… хм, интересном, скажем так – неужели могу быть настолько привлекательной?
– Ты сама не знаешь насколько! Для меня эти полгода, что с румынской кампании прошли, один сплошной медовый месяц. Ты понимаешь, родная, необычно все – привык к войне настолько, почти сросся с ней, что не думал о семье. И теперь отвыкаю – как с тобой мне хорошо!
Семен Федотович вздохнул – они с женою жили в Харькове вот уже два месяца, куда был переброшен танковый полк, числившийся лейб-гвардии Кирасирским его величества. Таковой была воля императора Михаила Александровича, пожелавшего сохранить доблестные старые части русской гвардии, только дав иное предназначение.
Все это время он был загружен службой по макушку, но в воскресный день вырывался из хлопот, давал себе отдых, уделяя все время молодой жене.
Жалованье своевременно выплачивалось, достаточно приличное по нынешним временам, так что можно было посетить местный ресторан «Централь», коих по обыкновению можно было найти в каждом российском городе, как и «Гранд-отели», а то и «Астории» – вековые традиции, господа, с намеком на столицу, ничего тут не попишешь.
Бородатый, словно отставной адмирал эпохи царя-«миротворца», метрдотель, выказывая должное почтение полковнику лейб-гвардии с императорскими вензелями на погонах, на четыре часа пополудни закрепил за ними отдельный кабинет – сидеть в общем зале жена категорически отказалась, чему Семен Федотович тихо обрадовался.
Он опасался за свои манеры, которые не прививались с детства, как прочим гвардейским офицерам, аристократам с длинной родословной, – в гимназии не учился, не говоря уже о привилегированном Пажеском корпусе. Хоть и натаскала жена в этикете за последнее время, но вот почтенная публика в подобных заведениях сплошь состояла из посетителей, принадлежащих высшим кругам, встречались даже министры. Так что все будут краем глаз постоянно наблюдать за ним, персоной известной, ибо командиров гвардейских полков знали наперечет, потому могли заметить любую оплошность, а это уже моветон, как любят говорить французы!
Такие воскресные семейные обеды они посещали только последние две недели – до этого Машу мучила тошнота. Семен Федотович сильно переживал за нее, не в силах чем-либо помочь. Зато теперь жена чувствовала себя великолепно, ела с хорошим аппетитом за двоих – за себя и за носимого в чреве ребенка, которому они обрадовались и принялись заранее подбирать имя. Маша была твердо уверена, что должен обязательно родиться казак, не девка, и он ей сразу поверил – слишком уж обезлюдила война Тихий Дон, оставив его без чубатых женихов…
– Мне кажется, что я сейчас лопну!
Маша отодвинула от себя блюдце с остатками последнего пирожного, которое доедала уже через силу. Жена стала сладкоежкой, потому с нетерпением дожидалась каждого воскресенья – ресторан славился своими кондитерами и выпечкой.
