– Ты имеешь в виду его фразу «Я воз втащил на гору, а с горы он и сам сойдет»?
– Да, друг мой! – глухо произнес Арчегов, и с лица будто стерли краски – перед императором сидел смертельно усталый человек с больными глазами и седой головой.
Михаил Александрович содрогнулся – молодость в его друге исчезла, и сейчас перед ним был если не пожилой, сломленный лишениями человек, то как минимум ровесник.
– Мне до смерти надоели интриги и завистники, сплетники с генеральскими погонами! Хочу заниматься своим делом, а не «разборками» постоянными заниматься. Обрыло первой персоной при тебе быть – со всех сторон камни бросают да брюзжат…
– Это ты брось! – Михаил чуть звякнул голосом. – Что за хандра?!
– Не знаю, первый раз в жизни такое! Три месяца с семьей жил, размяк, и все разом кончилось. Не могу я без семьи, жена ведь, сыновья, понимаешь… Бояться смерти стал – а это плохо…
– Все понимаю, Костя! Потерпи немного, победа ведь не за горами. Что я могу сказать – никто умирать не хочет, особенно когда Москва так близка! Насчет интриганов и завистников скажу одно – недругов у тебя много, это верно, но еще больше тех, кто воздает тебе должное. Давай вместе подсчитаем? – Михаил Александрович начал демонстративно загибать пальцы. – Про себя, императрицу и невесту говорить не стану, как про Вологодского, Смирнова, Пепеляева и других «сибиряков». Не стану поминать казачество – в тебе видят своего и уже сейчас открыто поддерживают. Атаманов перечислить или не нужно?! Далее – из генералов, особенно молодых, назвать могу многих! Из значимых на твоей стороне оба командующих конными группами…
– Ладно, граф Келлер, мы еще в Сибири сошлись, но с бароном Врангелем я пару раз всего говорил!
– А он сильно недолюбливает генерала Деникина, следовательно…
– Враг моего врага мой друг! – засмеялся Арчегов и отер лицо ладонью. – Извини, просто вспомнил, как Мишаню на руках качал, вот и психанул. Такого больше не будет, обещаю. Давай лучше вернемся к нашей коннице, раз ты старика Келлера с бароном упомянул. Скажу сразу – данное наступление есть лебединая песнь кавалерии, придется после войны ее спешивать и сажать на автомобили, ибо бронетранспортеров не предвидится в ближайшее десятилетие. Но не сразу, конечно, а постепенно, по мере насыщения техникой… Что-то меня понесло, и не в ту степь. Сейчас о другом подумать надо!
– О чем? – Михаил напрягся, увидев злой огонек в глазах своего друга, и тут же обрадовался – перед ним сидел решительный генерал, прежний.
– Не дать большевикам «хлопнуть дверью»!
Глава шестая. Сердце нараспашку, а душа в загуле… (август – сентябрь 1921 года)
Дуйсбург
– Дважды предатель… И дважды дезертир!
Гудериан хрипло засмеялся старым вороном. Бывший командир Интернационального танкового полка натужно закашлялся, вытер застиранным платком рот.
Жизнь в очередной раз вывернула замысловатый зигзаг – месяц назад Хайнц дезертировал из рядов 1-й Конной армии, спешно отводимой назад, к Рейну. Правда, собственно кавалерии в ней числилось немного, она едва составляла десятую часть – французская пехота, вооруженная большим числом пулеметов, нанесла большие потери в лошадях, и ее оборона оказалась непреодолимой для лихих всадников. Да и собственно русских в рядах конармейцев осталась едва половина, несмотря на прибывающие с востока пополнения.
Воевать с немцами, что охотно становились под старые кайзеровские знамена, чтобы драться с красными, Гудериан не желал категорически – одно дело довершить прежнюю войну, дойдя победным маршем до Парижа, и совсем другое – превратить свое собственное отечество в пепелище, на радость торжествующим революционерам.
Бывшему майору рейхсвера откровенно повезло – после неудачного мятежа он с несколькими десятками немцев, преследуемых по пятам всадниками Рокоссовского, жаждавших мести, сумел перейти Арденны и сдаться бельгийцам, которые встретили перебежчиков на удивление доброжелательно, будто и не было войны.
Вот только стоило прибыть к своим, как Гудериана немедленно арестовали и предали военно-полевому суду как изменника и дезертира. И вот сейчас, отсидев полмесяца в одной камере со своим ординарцем, бывшим ефрейтором и несостоявшимся художником, Хайнц со стоицизмом древнегреческого философа, выпившего чашу с цикутой, ждал исполнения приговора, уже посланного на утверждение кронпринцу Фридриху-Вильгельму, главнокомандующему рейхсвером.
Все же расстрел для военного, и тем более офицера, куда лучше позорной смерти на виселице, на которой должен закончить свою жизнь только что уведенный для экзекуции несчастный Адольф Гитлер. Для немедленной казни бедолаги с нелепыми усиками достаточно оказалось подписи военного коменданта.
Хорошо быть офицером в таком случае, если, конечно, выбирать между разными обличьями смерти…
– Я рад вас видеть, майор!
Молодой офицер в хорошо сшитом мундире, в серебре погон подполковника говорил настолько любезным голосом, что у Хайнца с яростной надеждой
