но в этот сезон замерзло даже море в Аркайлской бухте. Моряки изнывали от безделья, сбивали сосульки со снастей и напивались до бесчувствия в припортовых кабачках. Сперва за жалованье, полученное в конце осени и не потраченное по случаю вынужденной зимовки, а потом и в долг. Браккарцы и кевинальцы, трагерцы и тер-веризцы… Попадались смуглокожие уроженцы островов Айа-Багаана с золотыми кольцами в ушах и длинными черными как смоль косами, бегавшие босиком в самую невыносимую жару и в самый лютый мороз. У питейных заведений вблизи порта видели даже невесть каким ветром занесенных рыбаков из-под Карросских гор. Эти плечистые светлобородые крепыши, невысокие, но кряжистые, как базальтовые валуны, из которых северяне строили поселки-крепости, славились тем, что могли выпить подряд пять-шесть кувшинов крепчайшего вина трехлетней выдержки и быть, что называется, «ни в одном глазу».
Моряки буянили, доставляя немалое беспокойство как городской, так и портовой страже. Но горожане в большинстве своем проявляли к ним сочувствие и сострадание. Ведь никому не было легко. Цена на хлеб поползла вверх – мало того что крестьяне из окружавших город деревень не могли подвезти зерно и муку, так еще вздорожали до немыслимых пределов дрова и хворост. Жители Аркайла мерзли. Ну, разве что самые богатые купцы и самые знатные дворяне могли по-прежнему позволить себе жечь огонь в каминах. Остальные обходились жаровнями, которые с вечера ставили у кровати, чтобы хоть немного согреть белье, а потом тушили. Регнар и этого себе позволить не мог, поэтому спал, не раздеваясь и натягивая тонкое одеяло на голову.
Над городом занимался рассвет. Розовели островерхие крыши, покрытые пухлыми снежными шапками. На сторожевых башнях они нависали коржами, словно береты на щеголях-кевинальцах. Иногда, после очередного снегопада, с крыш срывались лавины, и горе тому случайному прохожему, который оказался в то время и в том месте. Несколько человек уже наши смерть в ледяных объятиях оползней.
Потянуло дымком. От добрых, смолистых дров. Запах напоминал о горячей пище и тепле очага. Регнар поморщился, проследил, как легкий ветерок сносил облачко пара от его дыхания, и прикрыл ставни. И без того в комнате холодно, а когда он вернется, то выстуженное помещение придется долго прогревать. А заработанные «башенки» следовало беречь.
Маг насколько мог тщательно расправил складки на мятом полукафтане, где вышивка на груди – черная в ярко-желтые пятнышки Огненная Саламандра – вытерлась, выцвела и поблекла. Подтянул шоссы, которые помнили времена, когда ноги их хозяина были гораздо полнее. Поплескал в лицо водой из медного таза, протер глаза. Задумался: а не побриться ли? Но, представив, сколько мучений доставит не самая острая бритва с холодным мылом, лишний раз ощупал десятидневную щетину и решил оставить все, как есть. Пусть обыватели думают, что у него борода. Опоясался перевязью со шпагой. Накинул короткий плащ-епанчу, вышел в коридор.
Дверей Регнар не закрывал. Воровать все равно нечего. Смена застиранного и штопаного белья. Огниво. Упомянутая уже бритва с точильным ремнем. Кусок мыла и засаленное полотенце, отдать постирать которое то руки не доходили, то нечем заплатить прачке.
Внизу, на первом этаже витали аппетитные ароматы. Не иначе жарился на вертеле молодой барашек, запекались в золе клубни земляных яблок. Отдельная струйка аромата указывала, что к мясу готовится брусничный или смородинный соус. Сглотнув набежавшую слюну, маг поздоровался со служанкой, протиравшей полы. Пухлая рябая девица лет двадцати пяти от роду одарила его жалостливым взглядом, выудила из-под фартука краюху хлеба и попыталась сунуть постояльцу в руки. Несмотря на жгучее желание вцепиться зубами в хрустящую корочку и еще теплый мякиш, Регнар принялся отказываться, как делал это всякий раз, сталкиваясь с жалостью посторонних людей к себе. Еще не так давно он сорил деньгами, купался в роскоши, насколько это возможно для наследника обедневшего Дома, поступившего на службу к правителю одной из двенадцати держав. Заводил выгодные знакомства, принимал восторженные благодарности и заводил легкие интрижки, хотя последними никогда не злоупотреблял в отличие от женского любимчика Ланса альт Грегора. Теперь, оказавшись на грани нищеты, Регнар все еще стеснялся принимать милостыню. Считал, что жалость унижает человека, хотя и не мог до конца провести границу между унизительной жалостью и бескорыстным милосердием.
Может, ему давно уже следовало принять благорасположение прибиральщицы, перебраться в ее комнату, такую же тесную, зато теплую, расположенную в каменной части здания, согласиться по вечерам развлекать постояльцев игрой на ксилофоне и цимбалах? Наверное, многие на месте опального мага так и поступили бы, но он не сумел заставить себя перешагнуть через гордость. Ведь он столько лет пользовался благосклонностью герцога Лазаля. Творил, создавал музыку и предоставлял ее на суд взыскательных слушателей. Да, он уступал в виртуозности многим прославленным менестрелям, но магической силой, способностью управлять десятками музыкальных инструментов одновременно превосходил даже самых могучих из них.
Выйдя на крыльцо, Регнар поежился, пряча кисти рук под мышками. Ни на варежки, ни на перчатки денег у него тоже не было.
«Что же сегодня за праздник? – проскользнула в голове вялая мысль. – Что я пропустил?»
Под нескончаемые переливы колоколов – басовые огромных, не уступающих размерами дешевой комнате в гостинице, дискантные, средних от кружки до кадушки, как говорится, вплоть до щенячьего фальцета мелких, больше похожих на детские игрушки, – он побрел по заснеженным улицам, проваливаясь по колено. С вечера вновь сыпало, и пушистый белый покров еще не утоптали тысячи ног жителей Аркайла. Путь предстоял не близкий, в другой конец, в квартал ювелиров, но и времени оставалось еще гуляй не хочу. Проходя мимо старинной церкви Святого Кельвеция, маг сотворил знамение, поклонился, как и положено, искренне, но без фанатизма верующему человеку. Чуть ниже паперти, у ступеней, нищие жгли костерок, вяло переругиваясь. Регнар с трудом подавил желание присесть рядом с ними на корточки и погреть руки.
Вместо этого он ускорил шаги, пробираясь кружным путем, чтобы не прийти слишком рано. Высокий холм в центре города с герцогским замком и парком он обогнул по широкой дуге, не желая бередить душу воспоминаниями.
