Или Земле.
Уже слишком.
Моя очередь.
Дергаю Надежду за руку и тащу за собой. Даже хорошо, что мы переоделись. Темный низ, светлый верх. И кеды. Легче бежать. Особенно мне, жиртресту. Живот колышется, а дыхание осталось где-то позади, в классе. Но мне всё равно. Главное – Надежда.
Мы несемся по гулкому сводчатому коридору. Мимо дверей и кадок с цветами, мимо портретов великих ученых и великих писателей – бородатые и безбородые лица провожают нас одобрительными взглядами. Запертые, заброшенные классы. Через главный вход нельзя, поэтому тыкаюсь в каждую дверь, и – чудо! – одна из них распахивается, впуская нас – потных и еле дышащих. Прислоняюсь к двери, подпираю изнутри. Вдруг погоня? Мне видится картина – Маманя со шприцом и Папаня с мертвым котенком. И Фиолетта, вопящая сиреной.
Надежда рядом. Самое главное – Надежда рядом. Сжимает мою ладошку.
Спасибо, это было невыносимо, рукопожатие еще крепче.
– Ерунда, – говорю. Бодрюсь, конечно. – Старая подруга лучше новых двух, – добавляю, не могу удержаться.
Не вредничай, Надежда щипает меня. Ты же всё понимаешь.
Качаю головой:
– Ничего не понимаю. Я – глупая. Толстая, глупая и некрасивая.
Поцелуй в щеку. Она всегда так делает, когда начинаю плакаться. Напрашиваюсь. А дыхание, позабытое далеко, всё же возвращается. Я подхожу к окошкам и дергаю. Ничего сложного – шпингалеты, которые давным-давно никто не открывал. Надежда осматривается. На стенах плакаты с азбукой, таблицей умножения. Младшеклассники.
А они куда подевались? Надежда проводит пальцем по парте – пыль.
Шпингалет не поддается – его поверху много раз красили. Сухая краска крошится. Чем расковырять?
– Не знаю, – говорю. – Попали в страну дураков. Де-гра-ди-ро-ва-ли. Какая разница? Скоро и от нашего класса ничего не останется.
Кроме Иванны – язык у меня чешется, но сдерживаюсь.
Грустно.
– Грустно, – соглашаюсь. – Будет еще грустнее, если шпингалет не отковыряю.
Надежда садится за парту, прижимается к ней щекой.
Кто с ним такое сделал?
Это она про котенка. Лучше б не вспоминала. Какая разница – кто? Наш злой гений – Огнивенко, например. Даже не например, а точно. Хотя раньше за ней такое не замечалось. Одноклассников помучить – сколько угодно, а котенку глаза выковырять – нет.
В ящике учительского стола лежат ножницы. Ржавые. Словно покрытые кровью. Тьфу, воображение. Хватаю и возвращаюсь к шпингалету – он мне почти как родной.
– Мы уедем, – говорю, ковыряя краску. – Сбежим в Токио. В город бамбуковых небоскребов.
В Японии очень часты и сильны землетрясения, поэтому все дома, даже современные, строятся из бамбука и бумаги. В Японии произрастает редчайший сорт бамбука, чья древесина содержит огромное количество водородных пузырьков. Из этой древесины японцы производят специальные панели и возводят из них невероятные по высоте здания, которым не страшны землетрясения.
– Вот-вот, – подхватываю. – В таком и будем жить. На самом последнем этаже. В одной комнате вдвоем. Только ты и я. Главное – добраться до башни. Даже не так – до ларька. Пивного ларька. Путь в Токио начинается там.
Фантазерка. Сколько раз ты об этом говорила.
Шпингалет поддался, окно распахнулось, и только теперь стало понятно, как отвратительно в заброшенном классе.
– Давай.
Не хочу.
Надежда продолжает лежать на парте.
– Из-за нее? То есть – него? – и не знаешь, как выразиться.
Может быть.
– Вставай! – стучу по парте. – Нечего рассусоливать! – прикидываюсь грозной, а на самом деле не знаю, что делать дальше.
Она неохотно встает.
– Башня, – говорю, – Токио. Башня, Токио.
Нет у меня больше ничего, кроме этих слов. Вообще ничего. Только сила. Тащу ее к окну, заставляю забраться на подоконник и толкаю в спину, отчего она летит вниз. Нет-нет, всё хорошо. Следом я. На волю, в пампасы. Вот только ждут нас там. Но нам всё равно. Свежий воздух опьяняет. Наверное.
