Она ставит передо мной бутылку, и я опустошаю ее залпом, отчаянно желая отключиться прямо здесь и сейчас.
– Повторить?
Киваю. Вытираю губы. Вслед за пивом на стойке появляются сосиски, но от вида еды хочется блевать.
– Вы ее видели?
– Гоняла отсюда. Она клиентов высматривала. А ночевала в парке. Мнэ проблэмы нэ нужны…
Летом. Значит, приехала в город раньше меня. Может быть, сразу после того как расстались.
– Что она здесь забыла, не знаете?
– Говорит, парня своего искала. Хотела помириться. Я ее кормила иногда. Бесплатно. Тоже ведь чья-то дочка. У самой трое.
Она глядит на меня не моргая. Глаза черные и выпуклые, как маслины.
– Знал ее, что ли?
– Да.
– Тебя ждала?
Киваю, а сам вокруг ничего уже не вижу. И слышу через раз. Белый шум.
– Погоди.
Скрывается в своей подсобке. Возвращается с листком бумаги. Сует мне в руки.
– В розыске он. Фоторобот дали, просили здесь повесить. Не стала. Только клиентов отпугивать.
Все.
Я кидаю деньги рядом с несъеденными сосисками. Выскакиваю на улицу. Фонари двоятся. Чертово колесо в двойном экземпляре. Перед глазами туман. Дашка, дурища, ты хоть понимаешь, что натворила? Спотыкаюсь об венок. Срываю его и отшвыриваю в сторону. К черту. В преисподнюю. Асфальт с размаху бьет в колени. Через секунду я выворачиваю содержимое желудка в ближайшие кусты. Дашка, твою ж мать…
Снова начинается эта внутренняя дерготня. Типа, ты не прифигел ли, убогий? Пора возвращаться. Пора-а возвраща-аться!
И тащит за поводок.
Упираюсь ладонями и коленями в землю, не двигаюсь с места.
Это все равно что дергаться в петле в надежде порвать веревку собственной шеей.
У нас, неживых, нет свободы выбора.
Живые сами отказываются выбирать.
Я выбираю быть здесь. Хоть и опоздал почти на полгода.
Сейчас я здесь, Дашка. И никуда не ухожу.
Я найду его, Дашут. Теперь я его знаю.
Ромодановский вокзал
Возле дома начала собираться толпа. Все, как один, глядели вверх – туда, где виднелась одинокая темная фигурка с раскинутыми в стороны руками. Кто-то предложил вызвать полицию. Кто-то заметил, что уже вызвали.
Незнакомая девятиэтажка в чужом дворе. Рядом – несколько таких же. Бетонные коробки, квадратом окружившие облезлую детскую площадку. Ветер гоняет по асфальту палую листву, мятый пакет и обрывки газеты.
Девушка стояла на самом краю крыши, запрокинув лицо к свинцово-серому небу. Снизу кричали, чтобы она не порола горячку. Предлагали спуститься самой. Вряд ли она слышала. Слишком высоко.
– Доченька, доченька… – запричитал голос прямо за спиной у Ники. Обернувшись, она увидела Ксюшину маму.
Так значит там, на крыше – это…
Ника бросилась к подъезду. Заперто. Кодовый замок. Подергала дверь – не поддается. Вернулась назад, хотела крикнуть, что сейчас поднимется, но не хватило дыхания. И все никак не удавалось вдохнуть полной грудью. Воздух вырывался изо рта белым облачком пара, только звук не получался.
Девушка на крыше повернулась спиной к улице. Как тогда, на подоконнике Никиной комнаты. Распахнула крылья. Огромные, с заостренными маховыми перьями.
И шагнула назад.
А упала Ника.
С кровати – на пол.
Вскрикнула, потирая ушибленный локоть, встала на ноги и тут же уткнулась лицом в плечо подбежавшей мамы. Звуки вернулись. Цвета, знакомые запахи.
– Доча, что же это такое, как же так… – шепотом приговаривала мама и гладила ее по волосам. А Ника смотрела в одну точку, все еще не веря в то, что на этот раз действительно видела сон. Страшный сон, не более.
