монет. Это хорошая цена,
Лукас тянет меня за руку. Я иду дальше.
– Мисс леди! Мисс леди!
Лукас оглядывается на женщину, и я ощущаю то мгновение, когда она его узнает.
– El hijo! El hijo!
На мгновение мне кажется, что она говорит о сыне Девы, но она имеет в виду сына Посла.
Лицо женщины застывает, когда она понимает это. И правильно, он – сын. Должно быть, у этой женщины есть доступ к какому-то видеоэкрану. И тут же она исчезает внутри своей лавки и захлопывает за собой выкрашенную в синий цвет дверь.
– Да, иной раз я именно так действую на людей. Или, скорее, так действует моя мать. – Лукас смотрит на меня. – Извини. Но ты ведь на самом деле не собиралась это покупать, нет?
– На какие деньги?
– Ну, это же… Но если хочешь, я покажу тебе кое-что получше.
– Картину получше?
– Нет. Не картину. Деву получше. Увидишь. Идем, нам в эту сторону.
Мы идем мимо длинного ряда ларьков, где продаются мятные конфеты, ореховые конфеты… Старые сласти старой Мексики. Финики в вощеных пакетах, такие же сладкие и такие же кислые, как сам Хоул. Манго, высушенные в толченом перце чили. Миниатюрные гармоники, и голубые игрушечные гитары, и желтые погремушки, и розовые губные гармошки, и красные
Мы поворачиваем на широкий бульвар, где какой-то человек ведет ослика, нагруженного узлами чего-то вроде футболок, мимо гигантской стены, расписанной граффити.
– Ты как будто и сам не знаешь, куда мы идем. – Я тяну Лукаса за руку.
– Но я знаю. – Он смотрит на меня с кривоватой улыбкой.
– А я не знаю. – Я улыбаюсь в ответ.
– Ты немножко мне доверься, а?
– Хотелось бы мне, чтобы я могла. – Моя улыбка угасает. – Чтобы я верила.
– Ты всегда такая бодрая?
Лукас смеется, а я качаю головой, поднимая глаза как раз вовремя, чтобы увидеть арку, в которую мы входим. Два дракона, выкованные из какого- то красного металла, сражаются над нашими головами, растянувшись над улицей с одной стороны на другую. Их тела длинны, они извиваются, как змеи, но у них когтистые короткие лапы…
– Laowai. Laowai[6].
Я слышу, как люди произносят это, когда мы проходим мимо них. Я не знаю, что означает это слово, но понимаю, что это я. То есть некто, кто не принадлежит к этой части Хоула.
Ни Лукас, ни я к ней не принадлежим.
Нас окатывает жаром. Я перехожу к обочине дороги, где беспорядочно сбились в ряд рыночные лотки. На маленьких квадратных вывесках обозначены их названия. Китайская капуста, пищевой рапс, брокколи свалены друг на друга, здесь так же много овощей, как и красок. Пурпурный ямс вперемешку с увядшими оранжевыми мандаринами и бледно-зелеными оробланко[7], они крупнее и слаще грейпфрутов. Юдзу[8] – яркие маленькие шарики солнечного света, от которых день кажется еще более жарким.
Между лотками морщинистая старуха продает с красной телеги пакеты с чем-то незнакомым, что я принимаю за напиток.
– Paomo hongcha! Paomo hongcha!
Рядом с ней на складном табурете сидит другая женщина, на которой надета футболка с надписью «Сексуальная Мама». Вместе им лет семьсот, не меньше.
– Что это такое? – смотрю я на Лукаса.
– Я такое уже покупал. Не здесь, не у нее. Не знаю, что она говорит, но думаю, это переводится примерно как «морская пена».
В нечто вроде бумажной чашки наливается шипучая вода вместе с кусочком лайма и чем-то вроде сахарной пудры.
Лукас смотрит на женщину:
– «Морская пена»?
Та кивает, а тетушка рядом с ней, «Сексуальная Мама», вдруг начинает хохотать. Почти все ее зубы – золотые или сделаны из чего-то похожего на золото.
Лукас достает из кармана монету и отдает женщине.
