Он выуживает из своей сумки множество нефритовых зверюшек, доставая их по одной. И выстраивает фигурки в ряд на столе между нами, весьма старательно. Его рука слегка дрожит при движении и тяжело ложится на каждую зверюшку.
Свинья.
– Я сочувствую твоей потере. – Он кладет свинью на стол плашмя.
Рамона.
Старик взвешивает на ладони нечто похожее на барашка, покачивает головой:
– Нет, не овца. Пастух, пастырь. Ты и его тоже потеряла.
Овца присоединяется к свинье.
Теперь мужчина держит в руке обезьянку:
– Обезьяна. Весьма игрива. Весьма опасна. Держи глаза открытыми и старайся увидеть вещи такими, каковы они на самом деле.
Он ставит обезьянку на дальнюю часть стола, на приличном расстоянии от овцы и свиньи.
Теперь мужчина ощупывает пальцами черепаху:
– Очень испугана. Одинока. Но поможет тебе найти дорогу.
Черепаха размещается на полпути между обезьяной с одной стороны и овцой и свиньей – с другой.
Рядом с черепахой мужчина ставит собаку:
– Преданный пес. Верный. Но зубы острые. – Теперь у него в руке что-то вроде маленького резного льва. – Лев в сердце – не всегда хорошо. Причинит тебе сильную боль. Ты должна решить для себя, что такое лев и что такое пес.
Собака и лев становятся рядом.
Я смотрю на лицо мужчины. Он усмехается, потряхивая головой, и я впервые замечаю, что на нем аккуратная шляпа с полями, за ленту которой заткнуто яркое оранжевое перо. Перо в точности соответствует по цвету плодам кумквата, что лежат в чаше в центре карточного стола между нами.
– Твою руку.
Я снова протягиваю ему руку. На этот раз старик полон печали и тревожной энергии, слез и пота, похожих на пену океанской волны, когда та касается берега, омывая его.
«Морская пена, – думаю я. – Не моча».
– Видишь вот это? Ты сильная.
Я не понимаю, каким образом веснушка под моим большим пальцем может означать нечто подобное, однако киваю.
– Не выходи замуж, пока тебе не исполнится двадцать пять. Иначе у тебя будет много детей, но не будет денег. Неудачное сочетание.
– Не думаю, что это будет проблемой.
Старик смеется, и я вижу золото на его зубах. Он постукивает пальцем по линии, что тянется, как крылья, в центре моей ладони.
– Твои братья. Они присматривают за тобой.
– Они умерли.
Я пытаюсь отобрать ладонь, но старик удерживает меня:
– Моя ошибка. Попытаюсь еще раз. Вторая попытка из трех.
Он морщится, на этот раз прослеживая пальцем три линии, дугой пересекающие мою ладонь.
– Я вижу дитя в твоем будущем. Вот здесь. Девочка.
– До двадцати пяти лет? Значит, я бедна?
– Не твоя, – качает он головой и хмурится. – Очень важная.
– Я?
Старик внимательно, пристально всматривается в меня:
– Она.
Он крепко сжимает мою руку, его глаза загораются. Он смотрит, только не на мою ладонь, я просто чувствую, как он уходит куда-то в сторону.
– Ты должна помочь ей. Все зависит от нее.
Голос мужчины меняется, он уже не улыбается.
– Да?
Он сует руку в карман и достает маленький бархатный мешочек. Собирает нефритовые фигурки и одну за другой опускает в него:
– Сохрани их. Я их очень берег, но твоя рука говорит мне, чтобы я отдал их тебе.
Я протягиваю руку к мешочку. Он отдергивает его.
– Жадность, жадность. Не для тебя. Для нее. Когда ты ее найдешь. Если найдешь.
