тяжестью. Она и я теперь едины. Призрак, как и бес, — бестелесное создание, и ему тоже нужно согласие «костюма» на вселение. Я свое дала. Мертвая девушка была внутри меня.
Плинк-плинк-плинк — плинк-плинк.
Киу ударила Радифа. Ударила моей рукой, разорвав кожаную петлю, словно та была бумажной. Удовольствие от удара в ненавистное лицо получили мы обе.
— Тварь, — Радиф вытер с поцарапанной щеки кровь и, резко развернувшись, исчез из поля зрения.
Тяжесть, наливавшая мышцы, вдруг исчезла, собираясь, съеживаясь до едва осязаемого уголька в чудом сохранившемся кармане разорванных штанов.
Плинк-плинк-плинк — плинк-плинк.
Пятно на потолке, раньше едва заметное, сейчас казалось черной набухающей кляксой, пульсирующей в такт каждому удару невидимой капели. Я села, судорожно дергая за ремни на ногах, ломая ногти и сдирая со щиколоток кожу. Нужна всего пара секунд, чтобы расстегнуть, всего чуть-чуть, чтобы освободиться…
Пллииииннк.
Выход из штрека был так же далек, как и Дивное городище. Брюхо темного пятна на потолке разошлось, извергая в лавину песка. Я успела выдернуть ногу из кожаной петли и прыгнула вниз, под железное ложе устаревшей медицинской кушетки, с которой давным-давно оторвали клеенчатый матрас. Я забилась под нее, как маленькая девочка забивается под кровать в ожидании чего-то настолько страшного, что тьма под ней кажется уютной. Последнее, что я сделала, прежде чем меня погребло под рухнувшим потолком, — это отпихнула ногой вяло шевелящуюся лгуну.
А потом мир упал, окружая влажной тяжестью и тишиной.
Ножки кушетки подломились, основание приземлилось на спину. Удар был страшен, из тех, что заставляют забыть собственное имя. Святые! Я захрипела, дыхание стало почти непосильной задачей, на спине словно выстроили дом. Со всех сторон двигалась влажная сыпучая темнота. Ладони ушли в песок, грудь сдавило сильнее, в глазах заплясали белые искры.
Словно почувствовав мое отчаяние, по телу разлилась свинцовая тяжесть чужого присутствия, сила потустороннего существа наполнила суставы. Киу снова нырнула в тело. И снова меня спасла. Иначе лежать бы мне раздавленной под рухнувшими перекрытиями. То, что рвало ремни, словно бумагу, что смогло разбить скулу Радифу, позволило мне продержаться несколько минут, необходимых, чтобы Простой или его Вестник вернули себе контроль над песками и сдули их в сторону, как ребенок сдувает с ладошки сухую пригоршню. Чтобы чужие руки вдруг появились из ниоткуда, ухватили мои и выдернули на свет. Они не успели всего на одно мгновение, в тот миг, когда мужские ладони сжались на запястьях, уголек в кармане треснул. Чужая душа тут же исчезла, унося с собой силу, оставляя на прощание знакомый шепот: «Гаро, наорочи? Гаро?»
— Да, Киу, — просипела я, но с губ сорвался лишь невнятный всхлип.
В воздух поднялась сухая пыль, заменившая здесь воздух. Песок был повсюду: внутри и снаружи, сухой, взлетающий пылью к потолку, и мокрый, забивающийся колючей тяжестью в обувь. Он лип к стенам, к обломкам, к людям и нелюдям, покрывал глиняными масками лица Мартына и Радифа, все еще державших меня за руки.
— Где она? — Вестник угрожающе качнулся, отбрасывая мою ладонь.
Переспрашивать и уточнять не было нужды, я знала, благодаря кому была вытащена из-под завала столь быстро и не по частям. В кармане медленно остывала фигурка, теперь уже пустая и бесполезная. Я закашлялась, подцепила пальцами и вытащила маленькую куколку. Через продолговатое тело деревянной игрушки шла длинная трещина.
Мы смотрели на останки мертвой девушки. Давно мертвой. Мысли были отнюдь не радостные.
Осколки души. Я держала на ладони якорь, предмет, к которому привязывают вызванную из-за грани ушедших душу. Сколько таких куколок у Киу? Одна? Две? Пять? Семь? Одинаковых деревянных куколок, сделанных и раскрашенных одной рукой. Один в один, одним мастером, в одно время, для одной цели. Их нельзя отличить друг от друга, это в сущности одна и та же вещь. Якоря могут быть раскиданы по мирам, цитаделям и стежкам, как высшие на душу положат, и призрак может перемещаться между ними, как между станциями метро.
Это все в теории, на практике же редко кто держит призраков вместо домашних животных. Даже бесчувственная, по человеческим меркам, нечисть не выдерживает и ломает якоря спустя максимум полгода. Как бы близкие ни тосковали по ушедшим, обречь их на существование в мире, где мертвые всего лишь дым, решаются единицы. Любовь — это не только возможность видеть, это еще и желание ощущать, чувствовать, касаться. Близкие этого лишены. Это пытка, которую не выдержать. Нарушая целостность предмета, они рвут нити, которыми призрак привязан к миру живых.
Радиф сплюнул темную слюну и бросился вон из штрека, больше похожего на гигантскую песочницу, в которой маленькие человечки играли во взрослые игры.
Я посмотрела на молодого целителя, на покрытый ржавчиной ошейник, на болтающуюся, покрытую крупинками песка цепь.
— Денис меня открепил, — пояснил Мартын, — хотя я уже почти освободился сам. Не хотел казнь пропускать, не каждый день такое зрелище.
Из центрального штрека послышались шум и угрожающие выкрики.
