пока не хватает большей части кусочков.
Мистер Данвуди всегда говорил: «Если хочешь сделать что-то хорошо, действуй методично». Это значило: «Делай все, что необходимо, по очереди и ничего не пропускай просто потому, что тебе захотелось». Мистер Данвуди действовал методично всегда, чинил ли посудомоечную машину или ел кусок шоколадного торта, и в большинстве случаев у него все выходило успешно. Так что Олив решила попробовать.
Первым делом она изучила весь коридор и методично обшарила каждую комнату. Под кроватью в розовой спальне обнаружилась одна из пропавших тапочек. В синей комнате на дне шкафа нашлись две пуговицы, мелкая монетка и кусок золотой нитки. А в коридоре Олив нашла английскую булавку – точнее, не совсем нашла, а наступила на нее ногой.
Снова оказавшись в лиловой комнате, девочка принялась рыться в ящиках, внимательно разглядывать кружевные носовые платки и даже пуговицы на перчатках. Однако на этот раз, запустив руку поглубже в узкий ящик, она почувствовала под пальцами что-то, совсем не похожее ни на платок, ни на перчатку. Олив вытащила предмет наружу. Это оказался маленький потертый кожаный футляр для писем, размером чуть больше открытки, с тиснеными золотыми завитушками по углам.
Олив открыла его. Изнутри к коже уголками из золотой бумаги были приклеены две старые черно-белые фотографии. Фото слева изображало молодую пару с круглыми, немножко бестолковыми лицами. Глаза женщины, казалось, медленно захватывали пространство ее лба. У мужчины на лице играла глуповатая ухмылка, будто он только что увидел, как кто-то стукнулся головой. По другую сторону была приклеена фотография пожилого седовласого мужчины с лицом, изрезанным морщинами, которые, казалось, совсем затвердели со временем. Старик был худощав и держался очень прямо, плечи у него были широкие, челюсть – квадратная, а нос – тонкий. Длинные руки напряженно застыли на подлокотниках кресла фотографа. Он не улыбался.
Олив часто удивлялась тому, что люди на старых фотографиях почти не улыбались. Сейчас всем известно, что надо улыбнуться, когда тебя снимают. Неужели люди сто лет назад все были такими неприветливыми и упрямыми? Она однажды спросила об этом отца, но когда мистер Данвуди начал рассказывать ей про выпуклые и вогнутые линзы и их отражательные свойства, ее мысли убежали далеко-далеко.
И все же этот человек выглядел недружелюбным не из-за сурово сжатых губ. Что-то было странное в его глазах, глубоко сидящих под крутыми выдающимися бровями. Они придавали ему вид не просто суровый, а
Потом подняла взгляд и всмотрелась в портрет темноволосой женщины. Та выглядела точно так, как и раньше: большие глаза, мягкие локоны, все та же неброская красота. К облегчению Олив, женщина, кажется, не заметила, что она так глупо перепугалась какой-то старой фотографии.
Олив надела очки и еще раз посмотрела на изображение. Темноволосая женщина на портрете не двинулась. Тогда девочка сняла очки и еще посмотрела. Потом поднесла очки только к одному глазу. Ничего. Вытерла о футболку и снова надела. Опять ничего не произошло.
Вздохнув, девочка облокотилась на комод. Бред какой-то. Мортона она в первый раз заметила в лесу вообще еще до того, как нашла футляр. Но сама картина не двигалась – деревья не качались на ветру, сухие листья не шуршали на тропе – пока она не надела очки. Без них все остальные картины казались обычными, недвижными рисунками. А вот этот портрет раньше двигался, а теперь перестал – что с очками, что без очков.
– Не понимаю я, – пробормотала девочка.
– Чего ты не понимаешь?
Олив сквозь очки уставилась на портрет. Женщина в раме повернула голову и глядела на нее сверху вниз с доброжелательной озабоченностью на лице.
– Вы что, что-то сказали? – прошептала Олив.
– Да, сказала, – подтвердила женщина и слегка улыбнулась сочувственной улыбкой. – Прости, если я помешала, но у тебя очень грустный вид.
– Мне не то чтобы
Женщина с портрета кивнула.
– Переезжать на новое место всегда тяжело. Если хочешь, залезай ко мне, и сделаем вид, что ты пришла в гости.
– А можно? – спросила Олив.
– Я буду счастлива, если ты меня навестишь. Забирайся скорей, – уверила женщина с улыбкой.
Олив с готовностью вскарабкалась на комод и, потянувшись в серебряную раму портрета, пружинисто приземлилась на мягкий диван, покрытый десятками узорных подушек разных пастельных цветов. На окнах висели длинные кружевные занавески, на всех горизонтальных поверхностях стояли тонкие вазы, полные сирени и лилий, и повсюду виднелись изящные россыпи морских раковин, флакончиков и фарфоровых цветочных бутонов.
Олив в своих джинсах и спортивных носках почувствовала себя так, словно случайно очутилась на страницах «Маленьких женщин» или «Энн в Грингейбле» – двух книг, которые ей очень нравились, но в которых она совсем не мечтала застрять. Ей никогда не удалось бы содержать в чистоте такую кучу нижних юбок.
Женщина из портрета сидела за маленьким столиком, накрытым скатертью, и наливала в чашку чай из узорного серебряного чайничка.
– Прошу, присоединяйся, – пригласила она, указывая на обитый тканью стул.
