— И нельзя повременить?
— Боюсь, что нет. Я взял его без разрешения, а недавно узнал, что оно ей жизненно необходимо.
Джия ничего не сказала.
— Я приеду, как только смогу.
Вместо ответа, Джия отвернулась и подставила лицо под ветер, прорывающийся в незастекленное окно.
Джек вздохнул. Как он мог объяснить ей, что эта женщина, к которой она ревновала, к данному моменту уже, наверное, превратилась в древнюю старуху? Как он мог убедить в этом Джию, если еще сам с трудом верил в это?
Остаток поездки прошел в молчании. Проехав по Гудзон-стрит, Эйб повернул на Восьмую авеню, ведущую к западной части Центрального парка. По дороге им встретилось несколько полицейских машин, но ни одна не была достаточно близко, чтобы заметить отсутствие лобового стекла.
— Эйб, спасибо за все, — сказал Джек, когда грузовик остановился у его дома.
— Хочешь, мы подождем тебя?
— Нет. Возможно, это займет у меня много времени. Еще раз спасибо. Утром я расплачусь с тобой.
— Хорошо, приготовлю счет.
Джек поцеловал в голову спящую Вики и вылез из машины. Он едва мог разогнуться от боли.
— А потом ты приедешь? — спросила Джия, наконец повернувшись к нему.
— Как только освобожусь, — сказал он, обрадовавшись, что приглашение осталось в силе. — Если, конечно, ты не против.
— Не против.
— Тогда приеду не позднее чем через час. Обещаю.
— С тобой правда все будет в порядке?
Джек был благодарен ей за заботу.
— Уверен в этом.
Он закрыл дверцу и долго смотрел вслед отъезжающему грузовику. А потом начался длительный подъем на третий этаж. Но когда он с ключом в руке дошел до двери, его охватили сомнения. Что ждет его за дверью? Ему хотелось, чтобы передняя комната была пуста, а молодая Калабати спала. Тогда он оставил бы оба ожерелья на ночном столике, где она, проснувшись, и обнаружила бы их. А сам бы поехал к Джии. Но это самый простой путь. Калабати узнала бы о смерти брата сама. И в лучшем случае она уйдет прежде, чем Джек вернется домой.
Джек очень надеялся, что все будет именно так. Пусть хоть
Он открыл дверь и вошел в коридор. В квартире было темно, и свет пробивался только из кухни. Слабый отблеск шел из спальни. Все, что Джек слышал, — это дыхание, отрывистое, резкое. Оно доносилось с дивана, к которому Джек и сделал шаг.
— Калабати?
Раздались стоны, кашель и стоны. Кто-то поднялся с кушетки. В смутном свете Джек смог разглядеть сгорбленную фигуру, которая направилась к нему. Он более ощутил, чем увидел, трясущуюся руку, потянувшуюся к нему.
— Дай его мне! — Голос походил на шипение. — Верни его мне!
Ошибки быть не могло. Это Калабати.
Джек попытался было что-то сказать, но почувствовал, что слова застряли у него в горле. Трясущимися руками он расстегнул застежку и снял с шеи ожерелье. Затем вынул из кармана ожерелье Кусума.
— Возвращаю с процентами, — сказал он, бросив оба ожерелья в протянутую ладонь, избегая прикосновения к ней.
Калабати или не поняла, или даже не обратила внимания на то, что теперь владеет двумя ожерельями. Она медленно повернулась и пошла в спальню. На какое-то мгновение ее фигура оказалась освещенной, и Джек, убедился — она древняя старуха. Калабати скрылась в спальне, и он остался в комнате один.
Все его тело чувствовало нечеловеческую усталость. Он подошел к креслу у окна, посмотрел на улицу и присел.
Все кончено. Наконец-то все кончено.
Кусум погиб. Ракшасы погибли. Вики дома к безопасности. Калабати в спальне опять становятся молодой. Он поймал себя на непреодолимом желании пробраться по коридору и подсмотреть, что происходит с Калабати... убедиться, что она действительно становится моложе. Может, тогда он поверит в волшебство.
Волшебство... после всего, что ему пришлось увидеть, через что пришлось пройти, он до сих пор не верил в волшебство. Волшебство не подвластно ни чувствам, ни правилам. Волшебство...
Он не знал, что все это означает, не мог объяснить, что такое ожерелье и ракшасы. Он решил назвать все это неизведанной тайной и успокоиться.
Но все же ему хотелось посмотреть, что происходит.
