Но вскоре мелкого выигрыша у пьянчуг Затопленного города отцу перестало хватать, и он подался в трущобы. Запил, потому как в трущобах пили все без исключения. Проигрывался все чаще, а если и выигрывал, то деньги не отдавал – говорил, что ему понадобятся на следующую игру или чтобы отыграть свое прошлое поражение. Вынес те вещи, что когда-то дарил.
Стаскивая с материнского пальца кольцо – мать не хотела отдавать то, полюбившееся ей, – он переломал ей палец. Но даже не извинился. Для него перестало существовать что-либо, кроме дешевого алкоголя и костей.
А потом отец связался с кем-то, кто мог сожрать его заживо, – и крупно проигрался.
В тот роковой день человеческий громила вволок пьяного папашу в нору. Приставил к его шее кинжал и пробурчал:
– Баба, тащи все, что есть.
Мать рыдала, несла скудные пожитки, но по скучающему лицу пришедшего было понятно – этого недостаточно.
– Негусто, – подытожил он, с отвращением покопавшись в тряпье. Внезапно его осенило: – Девочка, иди-ка сюда. Сколько тебе лет?
Шестнадцатилетняя я ответила решительно:
– Десять.
Громила оскалился, а мать взвыла раненым зверем.
– Не забирайте ее! – Она кинулась в ноги, но получила ощутимый пинок в живот. Скрючилась на мерзлой земле, кашляя и стеная. Поползла к громиле, хватаясь ногтями за землю.
И тогда я мужественно шагнула вперед.
– Забирайте меня, – сказала сухим голосом.
– Спасибо тебе, милая, – прошамкал папаша, от которого воняло брагой. Понимал ли он вообще, что дочь его уводят навсегда? – Ну прости старика. Простишь, а? Я тебе шоколадку куп…
Он не договорил. Получил кулаком в челюсть. Громила бил, не щадя силы, медленно и обстоятельно. И успокоился лишь тогда, когда окровавленный отец перестал двигаться. Валялся, хрипя, и бессильно моргал. Глупо так, по-детски моргал.
– Больше не суйся, понял? – Напоследок громила сплюнул прямо в лицо папаше.
Но мне не было его жалко. Ни капельки. Сам виноват.
Громила позволил попрощаться с матерью, и та незаметно всучила мне цепочку, последнюю оставшуюся у нее. Я убрала единственную драгоценность в кармашек и, перешагнув через отца, пошла вслед за громилой.
К Кейблу.
Родителей я больше не видела, но слышала через знакомых, что пьяный папаша замерз в сугробе, а мать как испарилась. То ли ее увез какой-то мужчина, то ли попросту померла.
– Невеселая история. – Иттан поскреб щетину. Кажется, он успел пожалеть, что полез в душу с расспросами.
– Ничего особенного, бывают и хуже. – Я повела плечами. – В новом доме меня не обижали. – Не совсем так, но к чему ему подробности? – Мне надо идти…
Действие заклятия кончилось, и жгучее желание занимало все мысли. Раскаленным гвоздем оно царапало череп изнутри.
Иттан, одной рукой придерживая меня, второй копался в сумке.
– Есть один выход, – бубнил он, вытаскивая наружу самые разные предметы, многие из которых я даже не различала в зеленоватом свечении. – Где же… О, то, что надо.
В руках его была зажата веревка. Я напряглась.
– Ты чего делаешь?
– Буду тебя стреноживать. – Иттан нехорошо осклабился.
Я совершенно не понимала, что происходит. Неужели белобрысый заодно с хозяином Дома утех?! А я, тупая курица, выдала всю свою подноготную, о детстве несчастливом поплакалась?
Дура!
Но я не успела ни рвануть с кровати, ни защититься – запястья оказались сжаты. Хотела заорать, но Иттан накрыл рот ладонью.
– Да помолчи ты! – разозлился он. – Я иду к коменданту, а ты, чтоб не сбежала, лежи тут. Не брыкайся! Я не причиню тебе вреда.
Я тупо заморгала.
– Просто запереть комнату нельзя?
– Дурная. – Иттан вздохнул. – В твоем состоянии можно и дверь выломать, и себе вред причинить. Тебя вот-вот скрутит, и тогда ищи тебя по всему гарнизону.
Не знаю почему, но я расплакалась. Слезы, горячие, как капли раскаленного воска, стекали по щекам. Шмыгнула носом.
– Я не хочу… я…
