им свои нравы диктовать не дадут.
Вот скажите – для чего расстреливать первый попавшийся автобус на улице? А я вам скажу для чего – это сигнал всем местным: уезжайте. Теперь мы тут главные. Бойтесь нас. Плевать, что это раньше было ваше и всегда было ваше, а вот теперь это наше будет. Почему. А по кочану! Не устраивает – твои проблемы.
И если к тебе в квартиру вламывается незнакомый бородач, бодро щелкает затвором автомата и говорит, что теперь он тут будет жить, у тебя есть выбор. Первый – собрать вещи, какие дадут, и тихо выехать. Это выбор лоха и терпилы. Второй – достать свой ствол, шмальнуть бородача, который в нетерпении ждет, пока ты соберешься, потом пристрелить и тех, кто приперся вместе с ним и сейчас выселяет людей из соседних квартир, потом пойти туда, откуда пришли, и мочить всех, кто под руку попадет. Так ты покажешь, что с тобой не стоит связываться. Что с тобой нельзя не считаться. Что ты заслуживаешь уважения.
Тот, кто опять вспомнил про Виноградова, может хоть Иисуса Христа вспомнить. Жизненный опыт: подставь вторую щеку, тебе и по ней с удовольствием врежут. Речь не идет о том, чтобы припереться в офис и открыть огонь по той причине, что тебе баба не дала. Речь идет о том, что если что-то твое – за это надо драться. Иначе это твоим уже не будет.
Скажете, а как же армия, полиция? Для чего мы налоги платим? Ну… дорогие мои милые. Если меня чему-то жизнь и научила – это тому, что рассчитывать можно исключительно на себя самого. На наших глазах мир катится в тартарары. И в этих обстоятельствах надеяться на кого-то другого – по-моему, большая глупость. На других надеются лохи, которые исправно ходят на работу, ждут прибавки к жалованью, а вместо этого получают уведомление об увольнении по случаю сокращения штатов. Если хотите что-то из себя представлять, берите свою жизнь в свои руки. В том числе и в этом аспекте.
В Пакистане была армия, полиция. В Ираке была армия, полиция. Во Франции была армия, полиция. В Германии была армия, полиция. И что теперь? А если уж на то пошло – что за гнилая позиция: разгребайте, выхватывайте, а я в сторонке посижу. У НИХ воюют даже дети. Воюет весь народ – чтобы то, что было вашим, стало принадлежать им. Их можно понять. А вы, если будете на ж… ровно сидеть, в конце концов окажетесь на чемоданах на вокзале, а потом в лагере беженцев, там, где вас не ждут. Беженцы – это те, кто просифонил свое, а теперь пришел на чужое. Жалости у меня к ним нет.
Ну и… вторая причина, почему я выложил четыре ляма на этот, в общем-то, обычный спорт. Сначала ты стреляешь в тире по бумажным мишенькам. Потом ты начинаешь стрелять из более серьезного оружия по попперам. А потом ты поднимаешься еще выше. Поняли куда?
И все-таки в туалет охота – умираю. Наверное, холодно – из-за этого еще больше хочется.
Через какое-то время, не знаю какое – не считал и даже на часы не смотрел, – самолет пошел на снижение, а потом жестко ударился о бетонку.
Приехали…
Сказать, что дальше было, – обхохочетесь. Вышел пилот, по фейсу – свой в доску, наших тут полно, видать. Решил, что терпеть, пока аппарель опустят, мы не можем, сжалился, открыл люк. Как мы туда ломанулись!
Анекдот один есть на эту тему – про кайф, но рассказывать не буду. Похабный.
Немного облегчились, в общем. Жарень – неописуемая, особенно после того, как мы на высоте намерзлись – даже в глазах помутилось. Аэродром – маленький, это явно не крупный туристический центр. На горизонте – горы, зелень, но чахлая. Песок, и пахнет морем – побережье, значит.
Примерно прикинул, где мы? Уж не в Омане ли?
Ладно. По ходу разберемся.
Аппарель уже опустили, подошли машины – «Маны», кажется. Я пошел в самолет обратно, потому что там мои вещи были. В том числе и дорогие. И наткнулся на какого-то козла, который эти мои вещи перемещал в пространстве.
Чему я решительно воспрепятствовал.
Дядька был в каком-то комбезе-песчанке, усы рулем, здоровый. То, как я перехватил его руку, ему не понравилось.
– Иц май сингс, – сказал я.
– Ват? – Мужик уставился на меня так, как будто видел человека впервые в жизни.
– Иц май сингс, – повторил я.
Я так, честно говоря, и не въехал, чего он хотел. Потому что появился наш провожатый, тот самый дядек, и внимание усатого сразу переключилось на него. Они начали разговаривать на дикой смеси английского и, видимо, арабского, причем этот дядя говорил с таким акцентом, что я с трудом понимал. У меня был почти правильный, школьно-оксфордский английский, а этот говорил с каким-то диким акцентом, what у него получалось как «ват?».
Я решил, что мне в этом разговоре делать нечего, и ушел бы – вот только за этим усатым дядей стоял мой рюкзак. И мне его надо было забрать. Так что я продолжал стоять и омрачать своим присутствием, потому что лишаться нажитого биржевыми спекуляциями имущества не собирался.
Потом подошел пилот, что-то резко сказал на английском, и усач решил не связываться. Последним, что он сказал, было «факин рашн».
Ну, это и без перевода понятно.
– Что ему надо было, курсант? – спросил меня наш сопровождающий.
– Не знаю. Вещи мои трогал.
