— Твоя Стая, она большая? — разговор успокаивает, уносит страх, приближая сон.
— Одна из самых больших, — я слышу гордость в его словах. — Две с половиной тысячи.
Я не знаю, много ли это по их меркам, но по мне так, через чур. Как представлю две с половиной тысячи резко обрастающих шерстью людей, так в дрожь бросает.
— Сколько еще таких Стай? — голос дрогнул.
— Одна в Южной Америке, всего тысяча триста. Одна в Северной Америке, там девять сотен. В Азии две тысячи, в последнее время там рождалось много самок. Девочек. В Европе тысяча восемьсот. В Африке Стай много, но они малочисленны. Та же ситуация в Австралии.
— Почему твоя Стая самая большая? — интересуюсь.
— Потому, что у меня самая большая территория. Вся страна является моими угодьями. На окраинах есть семьи мне не подчиняющиеся, но их численность не позволяет выйти за рамки одного города.
Так вот почему из столицы он перебрался к нам. Середина владений.
— Я думала, будет больше, — привычно скатываюсь с его колен, лишая себя тепла. Меня с удобствами устраивают на кровати. И даже одеяло подоткнул.
— Мы не способны размножаться с той же скоростью, что и люди, — он сидел рядом и смотрел мимо меня. — Природа наградила нас даром долгожительства. Но лишила возможности частого деторождения.
Ничего не поняла.
— Долгожительство?
— Двести лет.
От потрясения я распахнула начинавшие слипаться глаза.
— И много у тебя… таких долгожителей?
— Единицы, — усмехается он.
— Почему?
— Ну, сначала Первая Мировая, потом Вторая Мировая. Под шумок людской войны наши тоже решили перераспределить территории.
Темной-темной ночью, страшный-страшный дядя рассказывает мне бредовую-бредовую сказку, которая является реальностью.
— Ну, надо же, — зевнула я. Мозг решил поступить мудрее хозяйки, пичкавшей его трудноусвояемой информацией, и в привычной своей манере, требовал здорового сна. — И как только люди вас не замечают?
— Обычно, люди, знающие о нас, долго не живут, — произносит это столь легко, словно мы о погоде разговариваем.
Почему меня не удивляет данное заявление?
— Это угроза?
Мысль вязнет в наступающем сумраке сна.
— Предупреждение. Даже если очень хочется, Борису ни слова.
— Но что будет со мной?
Нельзя спать, нельзя!
— Ты другая. Скоро сама поймешь, — его рука коснулась моих волос. Похоже, они ему нравятся. Может остричь и подарить, пусть играется?
Последнюю фразу я слышала сквозь вату. Мы не договорили, а жаль. И что за дурная привычка засыпать в его присутствии?
Утром, следуя старой привычке, я проснулась спозаранку и направилась на кухню, предварительно забрав уже высохшие вещи. Приготовила завтрак на скорую руку, и уже собралась было позвать Сашу, как он сам обнаружился в дверном проеме. Опять наблюдал. Может у оборотней так принято?
— Доброе утро, — поприветствовала хозяина дома.
— Доброе, — он улыбнулся.
Странный он.
— Я решила, пока живу с тобой, немного похозяйничать здесь, это ничего? — спохватилась с опозданием.
— Мне нравится, как ты смотришься на моей кухне, — последовал ответ.
Шовинист, как и дядя Боря. Впрочем, какая разница, мне с ним детей не крестить.
Позавтракали быстро, после чего, как и было обещано вечером, мы отправились за моими вещами. Больше всего я скучала по родному эмпетришнику, и в предвкушении скорого обретения оного, настроение мне испортить не мог ни кто и ни что. Даже Сашино довольное лицо. Кстати, с чего счастливый такой? Подумав, решила, что спрашивать не хочу, а то не дай Бог, ответит.
Несмотря ни на что, я старалась держать дистанцию между нами. Оборотни были мне не понятны, и дружбу с ними водить не хотелось, потому как,
