черная махина вошла в зеленую гущу листвы, тяжко ударилась брюхом оземь и, пропахав широкую борозду, остановилась. Колпак упал, открывая выход из кабины.
Было раннее утро в Бургонском парке. Дым завесы клубился среди деревьев, над росистой травой. Птахи начинали свои запевки, а листья поблескивали в первых лучах солнца. Стали куриться трубы кухонь и пекарен. В дворцовой капелле ударил колокол, призывая к утренней молитве. У кордегардии рожок пропел: «К разводу караулов!» Кто примкнув штыки, кто вспрыгнув в седло, синие жандармы расходились и разъезжались по аллеям, сменяя невидимую ночную стражу. Поскакал наряд к северному краю парка, где виделось дымное облако.
Пробитые ракетой батареи летуна истекали кислотой. Вскоре она проела катушки, и летун вспыхнул призрачным голубоватым огнем, пламенем цвета незрячих глаз Касабури.
Ночью Лара видела сон, похожий на явь.
Ей снилось, что она лежит в сене одна. Беззвучно поднялась крышка в каменном полу, из квадратной дыры по очереди поднялись двое мужчин, одетые в черное. Головы их были скрыты колпаками с прорезями для глаз и рта, как у монахов Тайного ордена. Высокие и сильные мужчины, в руках они держали что-то вроде больших серпов.
— Сюда вели троих, — сказал один. — Я точно видел, одна из них вылитая служанка с Ураги.
— Но здесь только одна, и это не она.
— Может быть, спряталась?
Они склонились, заглядывая под помост.
— Никого. Странно. А если ее увели жандармы?
— Сам посуди: зачем она жандармам?
— Для потехи.
— Пойдем к казармам.
— Но если и там ее нет…
— Значит, ты обознался.
Ругаясь вполголоса, мужчины сошли в подземелье, и пол вновь стал ровным.
Затем ей приснился Огонек. Она гуляла с ним в публичном городском саду, на ней были бежевые башмачки с высоким каблуком, длинное сиреневое платье с кружевной каемкой и шелковым поясом и подушечной сзади на пояснице, шляпка с бантом, белые перчатки с вырезом, а в руке кисейный зонтик. А Огонек был одет, как Удавчик, в таком же сюртуке, жилете и широкополой шляпе карточного игрока. Они кидали шары, сшибая кегли на приз, и выиграли фарфоровую куклу. На эстраде играл оркестр пожарных в начищенных касках. Лара была совершенно счастлива, когда Огонек пожимал ей руку и шептал любезности. А кукла оказалась вылитой Безуминкой. Кукла открыла глаза и сказала фарфоровыми губами:
— Будь со мной, я гибну.
Испугавшись, Лара проснулась. Сверху в башню лился утренний свет. Рядом на помосте было пусто.
Не веря глазам, Лара повертела головой. Никого!
«Может, я еще сплю? Это сон?»
Она ущипнула себя за руку. Нет, все по-настоящему. Запястье, отшибленное вчера ногой жандарма, распухло, болело и плохо гнулось. Место, куда ее пнул Сарго, казалось деревянным и отзывалось тупой болью на любое касание. Наверно, если стянуть лосины с панталонами, там окажется синячина на ползадницы. Вот собака, два хвоста!
«Но куда подевались девчонки? Их увели ночью?»
Раздался стук и топот. Дверь распахнулась, вошел какой-то унылый лакей с судками и кувшином в поставце с ручкой, а следом помятый Удавчик и Сарго в новом сюртуке, со свежей повязкой под котелком.
Жандармы и Лара уставились друг на друга сонными, оторопелыми глазами.
— А где эти двое? — выдавил Сарго.
— А я знаю? — ответила Лара растерянно, ощупывая сено, будто Хайта с Лисси могли в него зарыться без следа.
— Под помост забились. — Умный Удавчик упал на колени, изогнулся и заглянул вниз. Лара свесилась туда же, но увидела только темноту и пыльные камни. Внезапно Тикен взвизгнул как девчонка, шарахнулся, с размаху сел на зад и пополз от помоста, толкаясь ногами.
— Ты чего?! — выпучился Сарго.
— Там крыса!
Тогда и Лара завизжала, прижав кулаки ко рту.
— Молчать! — заорал Сарго, достав револьвер. — Где девчонки, говори, ты!
— Иди к дьяволам, недобитый! Мне страшно! Убейте крысу!
