Аккуратно сняв раму с лоскутьями мазни со стены, Франческо вышел в гостиную: там, в массивном бархатном кресле, восседал Луи, улыбался и дирижировал невидимым оркестром.
Ужасно дирижировал. С такими руками не то что оркестр, шарманка играть не будет.
Нарочито громко протопав по навощенному паркету, Франческо остановился прямо между Луи и панорамным окном с видом на Гудзонский залив и уронил раму на пол.
Руки Луи замерли. Он скользнул затуманенными глазами по Франческо, по искромсанной картине. Брюзгливо дернул нижней губой.
– Это была дорогая картина, друг мой. Бессмысленное варварство. Не отвлекай меня!
Он снова закрыл глаза и продолжил дирижировать.
Франческо даже стало интересно, что он там такое услышал – слишком уж был похож на обожравшегося сливок мопса, разве что не похрюкивал от удовольствия.
– Дорогая – не значит хорошая. Если у тебя нет вкуса, друг мой, советуйся с экспертами.
Вместо ответа Луи снова дернул губой, и не думая отвлекаться от одному ему слышной музыки. Франческо даже на миг задумался, а не позволить ли ему дослушать, но отогнал мысль, как недостойную. Он не собирался сдаваться дурацкой моде на панибратство с простолюдинами. Немыслимое унижение – считать их равными себе! Даже по Луи, лучшему из них, видно: из мещанина аристократа сделать нельзя. Ни деньгами, ни дрессировкой, ничем! За столько лет так и не научился хотя бы одеваться, хоть у него перед глазами пример безупречного вкуса и стиля.
Франческо с сожалением оглядел Луи, от домашних туфель с золотой вышивкой и китайского шелкового халата до спрятанных умелым куафером залысин на тяжелой, слишком крупной для тела голове.
Безнадежно.
Его обслуживает штат стилистов, визажистов и прочих лакеев, но он умудряется выглядеть так, словно полчаса назад его привели из ночлежки и едва успели отмыть и одеть.
И пентхаус выглядит так же. Здесь работали самые дорогие дизайнеры, но стоило Луи обжиться, и на стенах появились собачки, на диванах – подушечки и посреди гостиной это монструозное кресло.
Алое.
Бархатное.
Верх пошлости!
И это – лучший… гений… Господи, как прекрасна была его музыка и на что похож он сам?!
– Вставай, Луи. Мы отправляемся в Европу. Немедленно.
Луи с явной неохотой открыл глаза. Вздохнул.
– Лунная соната. Я так давно не слышал, чтобы ее играли так!..
Франческо пожал плечами:
– Ее все время играют. Наслаждайся.
Луи против ожидания не скривился, как всякий раз при упоминании о сбывшихся мечтах. Он хотел слышать? Он слышит. Он хотел, чтобы его музыка звучала в каждом доме? Она звучит. В каждом десятом телефоне звонок с его мелодиями. В каждом сотом рекламном клипе – его симфонии и сонаты. В каждой музыкальной школе – «К Элизе», «Сурок»… Ну и кто ему виноват, что он слышит их все? Сам хотел – сам получил.
– Я не поплыву в Европу. У меня дела здесь, – с тем же умиротворенным выражением отмахнулся Луи.
Франческо рассмеялся.
– Ты полетишь, друг мой. Со мной. Заказывай билеты.
Услышав про полет, Луи скривился. Сморщил лоб, пожевал губами, будто подбирал ответ на вкус. Но сказать ничего не успел: в дверь постучали, и тут же вошла горничная. Кукольные глазки, кукольные ножки, кукольное розово-золотое платье. Кукольное восхищение хозяином.
Увидела Франческо, замерла.
– Мистер Ван, вы велели… – пропищала кукольным голосочком.
– Ну-ка, ну-ка, что там велел наш великий продюсер Ван… почему не Оби Ван, кстати? – усмехнулся Франческо, подманивая горничную.
Луи фыркнул. Ему все еще не давало покоя, что Франческо не оценил его недавнюю шутку: свою карьеру великого американского продюсера Луи начинал под именем Людвига ван Хельсинга. Лет сорок назад имя пришлось сменить, но от своего псевдодворянского «ван» Луи отказаться так и не смог.
Горничная подошла, робко хлопая ресницами. На ее подносе совершенно не кукольного размера исходила паром чашка горячего шоколада и красовались обязательные пирожные в розовой глазури. А рядом с блюдом лежали два конверта парадно-официального вида.
Шоколад и пирожные Франческо проигнорировал – в отличие от Луи, он не притворялся человеком и не тратил времени на низменные привычки вроде еды. А вот конверты взял.
