Атланте, куда угодил за мошенничество, дядя Майк никого не удивил, когда в тот вечер за обеденным столом склонил голову, будто молясь или собираясь нырнуть вниз головой в салат из капусты.
Самым странным – особенно для семнадцатилетней девочки – была та непринужденность, с какой он посмотрел вверх и сказал:
– Ой… Сейчас придет, – будто ждал посылку или повестки в суд. И все за столом знали, о чем он говорит, и все знали, что это повлечет за собой. Никто не запаниковал, никто не бросился к телефону. В действительности они тут же вступили в спор относительно того, какое транспортное средство стоит использовать, чтобы отвезти его в больницу.
Лилли вспомнила, как она ждала, что, будто в кино, он драматично схватится за грудь и упадет на спину с приступом боли, но этого не случилось. Возможно, в тот вечер у дяди Майка также просто был газовый пузырь, который нужно было просто отрыгнуть; по правде, Лилли узнала позже, что это именно то ощущение, на которое похож сердечный приступ… но только
Прямо сейчас в тусклом свете тоннеля Боб Стуки лежал с именно таким цветом кожи, будто он испытывал боль в течение достаточно долгого времени, и сейчас лицо его так искажено и безжизненно, будто кто-то высосал из него воздух.
Мясистые мешки под его глазами такие морщинистые, что они напомнили Лилли сдувшийся шарик. Сердце Лилли начало биться быстрее. Она встала на колени, бережно держа его голову, и спросила:
– Боб, ты меня слышишь? Ты меня понимаешь?
У него получилось кивнуть, а потом выдавить что-то вроде кривой усмешки. Очень тихо, почти шепотом, он ответил:
– Не нужно…
Лилли распознала по его паузам и хрипам во время речи признаки кислородного голодания, поздней стадии инфаркта. С внезапной сокрушительной болью она поняла, что он, вероятно, прополз весь этот путь от перекрестка Элкинс-Крик, испытывая невообразимые страдания. Она взяла его за плечи, осторожно приподнимая его так, чтобы они смотрели друг другу в глаза.
– Боб, это сердечный приступ, я правильно думаю?
У него получилось кивнуть.
– Ты можешь дышать?
С большим усилием:
– Не… Очень хорошо… Нет.
– Что мне делать? Скажи мне, что делать. Ты же долбаный врач.
Он с трудом сглотнул и похоже, что вот-вот уснет. Он еле тряс головой, вероятно, показывая, что ни черта она не сможет сделать. Мгновение его веки дрожали.
– Останься со мной! – трясла она его. – Дыши!
Она склонилась над ним.
– Я собираюсь попробовать искусственное дыхание, – она почти не помнила, как его учили делать, когда она была спасателем. Но что еще ей остается делать?
– Начнем! – Она скрестила руки на верхней части его груди и резко нажала три раза. Она понятия не имела, что делала. – Дыши, Боб! Дыши!
Она наклонилась, зажала его нос и сделала в рот три резких вдоха:
– Дыши! Дыши! Дыши!
Глаза Боба закатились, и его тело вдруг обмякло.
– Нет! Нет! Черт возьми, нет! Нет, проклятье! – Она сжала кулаки и надавила так сильно, как смогла. – Ты чертов засранец! Ты не можешь так поступить со мной сейчас!
Она согнулась и подула ему в рот, будто пытаясь надуть шарик обратно.
– Боб! Останься со мной! Пожалуйста! Боб, пожалуйста!
Толпа за ее спиной реагировала на шум, сетка гремела, когда они все напирали внутрь, все сильнее и сильнее, рокот перерос в адский неприятный гул. Лилли посмотрела на них через плечо.
– ЗАТКНИТЕСЬ К ЧЕРТУ!
Она почувствовала, как что-то тянуло ее за свитер, взглянула вниз и увидела, что огромная, грубая рука вцепилась будто изо всех сил в ткань ее рубашки. Боб выглядел так, словно пытался что-то сказать. Его губы цвета печени дрожали, рот отчаянно пытался произнести слова.
Лилли слезла с него, опустилась на колени рядом, наклонилась и попыталась расслышать.
Но голос Боба заглушался шумом толпы мертвецов, осиплый баритон рычания отражался от стен и внутри черепа Лилли.
Она повернулась и закричала на ходячих на пределе звука, который могла исторгнуть из легких:
