колотилось сердце, и я чувствовала, что близка к обмороку. Даже теперь я с трудом сопротивлялась здешнему «искусству» и знала, что во мраке быстро поддамся ему.
Не я одна сознавала это. По молчаливому уговору мы теперь поддерживали совсем маленький огонек. Грязь, стекающая по большой лестнице, пронизывала сыростью воздух. Люди жались друг к другу, ища тепла, как телесного, так и душевного. Я со страхом ждала первого прикосновения влаги к ногам. Что придет первым — тьма или медленный потоп?
Не знаю, сколько прошло времени до появления третьих искателей. Они нашли три лестницы наверх, но все оказались заваленными. В коридоре, по которому они шли, стояли мелкие лужи и сильно пахло сырой землей. Когда их факелы стали догорать, а вода поднялась до колен, они повернули назад. С ними были Ретио и Тремартин. Я испытала себялюбивую радость, увидев их снова, хотя теперь нам оставалось надеяться лишь на четвертый, последний, отряд.
Ретио хотел растолкать Карлмина, но я сказала: «Зачем? Чтобы он смотрел во тьму и отчаивался? Пусть себе грезит, Ретио. Ничего дурного он, похоже, не видит. Если я смогу снова вынести его на свет дня, я попытаюсь разбудить его и дозваться, если нет — пусть почивает с миром». Мы сидели рядом. Ретио обнимал меня, а я думала о Петрусе и своем бывшем муже Джатане. Хотя бы однажды он принял мудрое решение. Я испытывала к нему странную благодарность за то, что он забрал у меня одного сына, не дав погубить обоих. Я надеялась, что они с Петрусом благополучно доберутся до моря и вернутся в Джамелию. Пусть хоть один из моих детей станет взрослым.
Так мы ждали, и наша надежда иссякала так же быстро, как и дрова. Мужчинам приходилось ходить за топливом все дальше и дальше. Наконец Ретио, повысив голос, сказал: «Либо они до сих пор ищут выход, либо нашли его и побоялись вернуться за нами. В любом случае здесь мы ничего уже не высидим. Пойдем по их меткам, пока у нас еще есть чем светить — а там или выйдем наверх, или вместе умрем».
Мы подобрали все оставшееся дерево до последней щепки, и самые глупые прихватили с собой сокровища. С ними не спорили и лишь горько подсмеивались над их жадностью. Ретио молча взял на руки Карлмина, и меня тронуло, что мой сын для него дороже сокровищ. Я совсем ослабела от голода и далеко бы мальчика не унесла. Тремартин тащил на плечах Олпи, обмякшего, как утопленник — да он и впрямь утонул в древней памяти этого города.
Пиэт, дочка Челлии, не поддалась сну и семенила рядом с матерью. Ликею взял молодой человек по имени Стеррен. Челлия плакала, не в силах выразить свою благодарность.
Так мы и тронулись в путь, с одним факелом в голове и другим в хвосте — чтобы никто не отстал, уступив соблазнам этого города. Я шла в середине, и мне казалось, что темнота трогает меня, ища слабое место. Мало что можно рассказать об этом походе. Мы не останавливались для отдыха, ибо наши факелы сгорали с внушающей тревогу скоростью. Было темно, сыро, и люди, изнуренные жаждой и голодом, тихо роптали во мраке. Я не видела ничего, кроме пятнышка света, за которым мы следовали. Деревяшки, которые я несла, мало-помалу передавались факелоносцам. Передавая последнюю, я заметила, что стены вокруг — из черного камня с серебряными прожилками. Их украшали силуэты людей, выполненные из какого-то блестящего металла. Из любопытства я протянула руку к одному из них, но Ретио, шедший рядом неведомо для меня, не дал мне дотронуться. «Не делай этого. Я попробовал один раз, нечаянно. Они прыгают тебе прямо в голову».
Мы шли по следам пропавшего отряда. Те ставили стрелки, отмечая крестами тупики, и мы не переставали надеяться. И вдруг, к нашему ужасу, мы догнали их.
Они сгрудились посреди коридора — факелы у них потухли, оставив их в полной тьме, и это лишило их возможности двигаться как вперед, так и назад. Одни из них к этому времени лишились чувств, другие проливали слезы при виде нашего факела и не отходили от него, точно свет был для них самой жизнью.
«Вы нашли выход?» — спрашивали они у нас, будто забыв, что сами его искали. Когда они поняли, что были нашей последней надеждой, все силы, казалось, покинули их. «Этот коридор тянется без конца, — сказали они, — но хода наверх нет нигде. В комнатах, куда мы сумели войти, нет окон. Мы думаем, что эта часть города всегда находилась под землей».
Жестокие слова. Чтобы не задумываться над ними, мы зашагали дальше. Мы миновали несколько перекрестков, каждый раз выбирая дорогу почти наугад. У нас не было больше факелов, чтобы исследовать каждый из коридоров. Выбор после недолгих споров делали идущие впереди мужчины, и мы подчинялись, спрашивая себя, не совершили ли мы роковой ошибки, не удаляемся ли от места, где могли бы выйти на свет и воздух? Мы отказались от факела в конце процессии — теперь ее замыкали люди, которые крепко держались за руки. Тем не менее наш запас сократился сначала до трех факелов, а потом до двух. Когда зажгли последний, какая-то женщина зарыдала в голос. Факел горел плохо, а может быть, нам это просто мерещилось из-за страха перед темнотой. Мы теснились, стараясь быть ближе к факелоносцу. Стены расступились, потолок ушел ввысь. Факел порой освещал проблески серебра на стенах, и они манили меня к себе. Мы так утомились, что не могли идти быстро — да и кто знал, ждет ли нас что-нибудь впереди, кроме смерти.
Призраки не давали мне покоя. Искушение перестать цепляться за свою ничтожную жизнь и отдаться манящим воспоминаниям делалось все сильнее. Обрывки музыки, разговоры, даже диковинные ароматы — все это окружало и соблазняло меня. Не от этого ли всегда предостерегал меня Джатан — что мое искусство захлестнет меня с головой, если я не буду держаться за жизнь покрепче? Но противиться было так трудно — наваждение влекло меня, как попавшуюся на крючок рыбу. Оно знало, что я никуда не денусь, стоит лишь дождаться, когда станет темно.
