— Проводники? — предположил Артур.
— Весьма вероятно. Они, возможно, закованы в цепи по той же причине, по которой ты притворяешься рабом. Чтобы их принимали не за тех, кто они есть на самом деле.
— Или у кого-то хватает ума полагать, что закованные рабы будут хорошо показывать дорогу на неизвестных землях.
— Ты хочешь сказать, что они не такие уж и надежные.
— Может, они не прочь умереть с голоду в пустыне, чтобы прихватить с собой белых рабовладельцев.
Значит, мальчик все-таки понимает, что смерть можно предпочесть рабству. Это хорошо.
— Жаль, что я не говорю по-мексикански, — сказал Элвин. — И ты тоже.
— Да-а.
— Не вижу, как ты сможешь выучить их язык. К ним никого не подпускают.
— Да-а.
— Надеюсь, у тебя не зародился какой-нибудь дурацкий план, о котором ты умалчиваешь.
— Могу и сказать. Я уже договорился, что буду носить им еду и выносить за ними парашу. До рассвета, когда больше никто это делать не рвется.
— Их стерегут круглые сутки. Какты вообще собираешься разговаривать с ними?
— Брось, Элвин. Ты же знаешь, что хоть один из них да говорит по-английски — как иначе они могли бы работать проводниками?
— Или по-испански, а кто-то из белых тоже владеет этим языком. Об этом ты не подумал?
— Я уже попросил кубинца выучить меня испанскому.
Это показалось Элвину явным хвастовством.
— Я отсутствовал всего шесть часов, Артур Стюарт.
— Ну, он ведь не совсем еще меня выучил.
Элвин опять задумался о том, так ли уж сильно пострадал талант, которым Артур обладал в детстве. Выучить язык за шесть часов? Нет, конечно, гарантии, что кубинский раб хорошо владеет испанским — как и английским, впрочем. Но что, если у Артура Стюарта природный дар к языкам? Что, если он был вовсе не имитатором, а мальчиком, от рождения умеющим говорить на любом языке? Элвин слышал о таких людях. Им стоит только услышать чужое наречие, чтобы заговорить на нем, как на родном.
Может быть, этот дар по-настоящему проснулся в Артуре только теперь, когда он становится мужчиной? Элвин даже позавидовал ему и тут же посмеялся над собой. Представить только, чтобы человек с его, Элвина, даром завидовал кому-то другому! Он может сделать камень жидким как вода, воду — прочной как сталь и прозрачной как стекло, может обратить железо в живое золото и при этом жалеет, что не способен овладеть чужим языком с той же легкостью, с какой кошка падает на лапы? Грех неблагодарности, один из многих, за которые его наверняка пошлют в ад.
— Чего ты смеешься? — спросил Артур Стюарт.
— Все время забываю, что ты уже больше не мальчик. Хочу только надеяться, что если тебе понадобится моя помощь — вдруг, скажем, тебя поймают на разговорах с мексиканскими рабами и начнут драть кнутом, — ты сумеешь как-нибудь дать мне знать.
— Очень даже сумею. А если убивец с ножиком, который спит на твоей койке, вдруг начнет плохо себя вести, ты тоже дай знать, что написать на твоей могильной плите.
— Убивец с ножиком?
— Так говорят под палубой. Но ты лучше спроси его сам, он тебе все и расскажет. Ты ведь так поступаешь обычно, правда?
— Угу. Если я что-то хочу знать, то так прямо и спрашиваю.
— И тебя, как правило, не убивают.
— В среднем у меня неплохие результаты, — скромно ответил Элвин.
— Но ты не всегда выясняешь то, что хочешь.
— Зато всегда выясняю что-то полезное. Например, как легко раздражаются некоторые люди.
— Я сказал бы, что у тебя дар на это дело, если б не знал, что у тебя есть другой.
— Бесить людей, да.
— Они начинают злиться, не успеешь ты поздороваться.
— А на тебя вот никто не злится.
— Потому что я симпатичный.
— Ну, не всегда. Хвастовство тоже иногда раздражает.
— Только не моих друзей, — ухмыльнулся Артур.
— Но твоих родных это с ума сводит.
