мной! – Геракл протянул руку. Его честные, открытые глаза сверкали пламенем.
Дима, улыбаясь от души, пожал протянутую руку героя. Новая жизнь звала его, гремела колоколами мечты. Подвиги, слава ожидали его — Дима вдохнул полной грудью теплый воздух Эллады. И неожиданно вскрикнул от боли в грудной клетке. На грудь вдруг обрушился страшный удар. Парень попытался поднять руку, но не смог — ладонь приподнялась на несколько сантиметров и безвольно упала обратно на шкуру. Дима попытался что-то сказать, но закашлялся. Изо рта потекла теплая, густая кровь, моментально залившая грудь. Геракл привстал, пристально глядя на него. А Дима чувствовал, как в его теле хрустят, смещаясь, кости, рвутся, словно от сильного удара, мышцы и сухожилия. Сломавшееся бедро щелкнуло как пистолетный выстрел. Он всхлипнул и хрипло задышал. При каждом вдохе раздавался слабый свист — сместившиеся ребра проткнули легкое. Кровь изо рта текла без остановки. Он почувствовал, как мир слегка качнулся, приподнимаясь. Словно маленького ребенка, Геракл взял его на руки.
Напрягая все силы, Дима все-таки поднял руку, в последней мольбе протягивая ее к южным звездам Эллады. Небо, склонившийся над ним Геракл, волны, шуршащие в темноте мелкой галькой – все это стало каким-то далеким и нереальным. Мир словно бы выцветал, теряя краски, становясь плоским, двухмерным, застывшим, словно старинная фотография. И когда эта фотография вдруг разорвалась надвое, и на Диму обрушился водопад звуков, запахов и цвета. Он лежал среди осколков пластикового павильона, блестевших в свете фонарей, словно тысячи пылающих солнц. Под ним расползалась огромная алая лужа, жадно ловящая блики заходящего солнца.
Немилосердная жизнь подарила ему еще несколько секунд, чтобы он успел осознать, что умирает, а путешествие в Древнюю Грецию было лишь жестокой игрой умирающего мозга. Дима потянулся и вытащил из нагрудного кармана плеер, улыбнулся бескровными губами. Целый. Непослушными пальцами натянул наушники, включил музыку и навсегда закрыл глаза, рухнув во мглу гитарных рифов, где блистал яркий свет, грохочущий, словно железнодорожный состав.
Путь в Аид
Я летел в Микены с высокого Олимпа. Как всегда, скорость полета доставляла мне удовольствие: у меня захватывало дух, и восторг сдавливал горло. Даже будучи богом, не устаешь радоваться. Легкие сандалии с крылышками мчали меня через солнечную Лаконию, я наслаждался ее видом. Хорошо быть посланником богов – всегда успеваешь вовремя.
Я должен был попасть в Микены, чтобы помочь очередному внебрачному сыну Зевса. Всего лишь помочь ему занять достойное место в Элладе, научив тому, что лучше всего у меня получается. Я улыбаюсь. Что может лучше всего получаться у бога, обокравшего самого Аполлона? Я помню, как брат был недоволен мной. В памяти всплыл и скипетр, что я в шутку стащил у своего отца, великого Зевса. Мне нравится то, что я умею, и своим искусством я готов поделиться со смертным. Я вижу впереди огромные ворота Микен. Со смехом пролетаю над головами, ничего не подозревающей, стражи. Ну а теперь мой путь лежит к знакомому вору Эносу, которому я и покровительствую.
Как хорошо снова оказаться в лесу! На Олимпе сейчас слишком жарко, но здесь… здесь густая тень деревьев дарит прохладу. Косые лучи солнца, проникающие сквозь листву, не обжигают, и воздух так восхитительно свеж.
Собаки с радостным лаем носятся впереди, радуясь прогулке. В кустах мелькает косуля – и они настороженно замолкают, оглядываясь на меня. Но я иду дальше – и они, забыв о ней, снова начинают резвиться в высокой траве. Лишь Пор, вожак своры, подходит ко мне и смотрит с укоризной прямо в глаза. Он не понимает, почему я не отдаю команду начать охоту, почему мой лук за спиной, а не в руках. Я сажусь на корточки и поглаживаю его по голове:
– Нельзя, Пор, нельзя. Вы вчера хорошо поохотились.
Он смотрит в глаза, словно соглашаясь со мной. Да, вчера была отличная охота… Собаки загнали большого оленя, которого я потом преподнесла в дар Зевсу, моему отцу.
Отец… Вспомнив о нём, я чувствую досаду. Вот ведь развратник старый. Ни одну смазливую мордашку без внимания не оставит. Доподлинно неизвестно, скольких смертных женщин он совратил и сколько детишек они ему нарожали. И вот вчера он обратился ко мне со странной просьбой. Мол, я должна проявить участие к его дочери от одной из смертных. И откуда такой порыв отцовства?
Впрочем, я согласилась. Не могла же я отказать ему? И вот иду – к одной из деревушек, где проживает эта девица… Береника – кажется, так её зовут.
Где же он смог так навороваться? Хотя, что это я? Покровительство богов Олимпа и мое, в частности, так просто не даются. В большом просторном дворе был каменный мегарон и конечно алтарь моему отцу Зевсу. Обстановка в доме Эноха даже меня заставила восхититься: ряды деревянных колонн
