Никакой.
Таннис… он объяснит, попытается… найдет слова.
– Кейрен, – отец по-прежнему стоял у окна, щурился, пытаясь разглядеть сад сквозь рябь дождя, – никто твою… девицу не забирает. Просто веди себя не так… вызывающе. Понимаешь?
Понимает.
Осторожность. Редкие встречи, после которых придется отмываться, чтобы не оскорбить молодую жену чужим запахом. Вежливое сосуществование с чужой женщиной… и никаких прогулок в парке.
…катка и коньков, на которых Таннис стояла, смешно растопырив руки. И при каждом шаге вздрагивала, накренялась, цеплялась за него, но все равно упрямо шагала… ехала… и, упав на лед, рассмеялась. Он помнит ее, сидящую в ворохе юбок – винного оттенка бархат, рюши и кружева; темные ботинки и шляпка, съехавшая со слишком коротких волос на нос. Смех и робкие веснушки на шее.
Не будет пикников на клетчатом пледе, когда шелковый экран сдвинут к стене, а живой огонь греет руки. Исчезнут вечера, разделенные на двоих, когда Кейрен говорит, ему легко говорить для нее, ведь Таннис слушает и ей действительно интересны его рассказы. Ее руки лежат на его плечах или касаются волос, непостижимым образом снимая груз забот и раздражение. Рядом с ней… спокойно.
Кейрен чувствует себя настоящим.
Он действительно возвращается домой, но… как скоро дом этот станет чужим? Останутся визиты на час или полтора, порой у него получится задержаться дольше, но времени все равно будет не хватать. Трещина, расползающаяся между ними. Смятая постель.
Его подарки откупом за ее боль.
А ведь будет больно, и Кейрен ничего не сможет сделать, чтобы стало немного легче.
Как долго это продлится?
Месяц? Год? Пока она не найдет кого-то, кто даст ей больше Кейрена. И сама мысль об этом показалась настолько дикой, невозможной, что он зарычал.
Щенок бестолковый.
Ничего не изменить. Не исправить.
– Кейрен? – Отец достал бутылку из тайника и, проведя по страницам пальцем, хмыкнул. Кажется, матушка вновь несколько перестаралась с уборкой. – Выпьешь?
– Да нет, спасибо. Все хорошо.
Ложь.
Плохо. Никогда еще не было настолько плохо. В груди саднит, и тянет сунуть руку под пиджак, под рубашку, убедиться, что дыра под сердцем просто- напросто привиделась.
Притерпится. Как-нибудь… может, повезет, и боль утихнет. В конце концов, пора взрослеть, а роман… у него и прежде случались романы. Этот ничем не отличается от прочих.
Надо лишь убедить себя.
– Я пойду? – Кейрен встал.
– Иди. Скажи матушке, что я немного занят…
Из-под серебряной горы-чернильницы появилась серебряная же стопка.
– Конечно, – получилось улыбнуться. Но отец все равно смотрел как-то странно. – Все хорошо. Я не наделаю глупостей…
…тянет. Взять Таннис и плюнуть на все: на работу, на отца с его планами, матушку и собственную невесту, которая ждет его завтра. Убраться за Перевал. Райдо не откажет, поймет, он ведь сам… и работа какая-никакая сыщется.
Дом.
Нельзя. Есть долг. И обязательства перед короной, городом и собственным родом. А боль… со временем уйдет. Надо просто жить.
Он жил этим вечером и следующим утром.
По инерции, улыбался чужой улыбкой, шутил, кажется, про себя подбирая подходящие слова, а они не подбирались, оседали на языке горечью несказанных фраз.
– Она очень милая девочка. – Леди Сольвейг выглядела совершенно счастливой.
Что ж, хоть кто-то…
– Да, матушка.
– Уверена, что вы найдете общий язык…
В ее руках пяльцы и игла, которая порхает, пробивая шелк, тянет за собой цветной хвост нити. Стежок к стежку, вырисовывается новое полотно. У матушки получаются вышивки удивительной красоты. А Таннис это занятие злит. Она учится.
