Наводчик глядел на Саню усталыми грустными глазами.
– Не бойся, лейтенант. Это все вообще не по правде, – сказал он наконец.
– Почему?!
– Потому что… Иногда я вспоминаю, как ты погиб. И вдруг вижу, что все не так. Я прекрасно помню, что ты остался жив-здоров, это меня убили.
– Как – тебя… – буркнул Саня. – Почему – тебя?
– На войне как на войне, лейтенант. – Домешек криво усмехнулся. – Только дело было не зимой, а летом. Та же самая история: мы проскочили в деревню по краю поля, под прикрытием дыма, ты бежал перед машиной, потому что Щербак… Растерялся. Все в точности, но летом. И мы сожгли два «тигра». Второй успел перебить нам гусеницу, машина на заднем ходу разулась, мы залегли вокруг нее, отстреливались. А потом Громыхало сцепился врукопашную с немцем, который вылез из-за хаты с «фаустом». Я побежал на помощь, убил немца, и тут меня из пулемета… Очень больно.
Подождал, все так же устало глядя на Саню, и добавил:
– Вы меня очень хорошо похоронили, спасибо, я был тронут. Честное слово.
– Хорошая Мишке досталась земля… – пробасил из машины Бянкин.
– Мягкая, как пух… – прошептал Саня.
На глаза навернулись слезы. Малешкин шмыгнул носом и отвернулся.
Через несколько дней Сане удалось поговорить с Пашкой Теленковым. Не обменяться данными, а именно по-человечески поговорить. Их самоходки как раз встали рядом в засаду… И так остались стоять.
Теленков чувствовал себя терпимо, просто «устал от всего этого». Он еще не пробовал высунуться из машины, но, к счастью, уже научился владеть собой и подчинил экипаж. В разговоре открылось нечто странное: во-первых, Пашка своего экипажа не знал, это оказались какие-то совершенно новые для него люди, во-вторых, и не люди вроде. Послушные, но бесчувственные куклы с пустыми глазами. Теленков на войне навидался трупов – так эти и на мертвецов не были похожи. Куклы и куклы. И слава богу, все лучше с игрушечным экипажем, чем с неупокоенным.
«Я их крестил поначалу! – сказал Пашка, смеясь. – Перекрещу – и жду, чего будет. А им хоть бы хны».
Насчет идеи рая для танкистов Теленков высказался нецензурно. Но признавать себя в аду тоже не хотел.
«Про чистилище слыхал?» – подсказал Домешек, хитро щурясь.
Идею чистилища Теленков отверг: это заведение ему представлялось чем-то вроде запасного полка.
«Ладно, вылезай, – сказал Малешкин. – Хоть посмотрим на тебя. Ничего не бойся, мы рядом».
В земной жизни он не стал бы так запросто командовать, что Теленкову делать и чего не бояться, но прежнего Сани Малешкина уже не было.
В командирской башенке открылся люк, высунулась голова.
– Ого! – сказал Теленков.
С соседней машины ему дружно помахали руками.
Теленков огляделся, снова сказал: «Ого!», тут заметил Громыхало и вылупил глаза.
– А это что? – спросил он.
– Это наш десантник Громыхало, – объяснил Домешек. – Его никто не звал, он как-то сам прилип. Сидел на броне черт знает сколько боев подряд.
– Бедняга, – сказал Теленков. – Я бы помер.
– Да мы и так померли, – обрадовал его Саня. – Чего уж теперь волноваться.
– Это понятно, – Пашка слегка поморщился. – Я в переносном смысле. Делать-то что будем?
– Пока не знаю, – честно признался Саня.
– А наши дерутся…
Вдалеке грохотал бой. Наши прорвались к немецкой базе.
– Зимина сожгли! – Пашка дернулся было назад в машину.
И машина дернулась вместе с ним.
– Да погоди ты! Ну сожгли и сожгли, сколько он уже горел? Сто раз.
– Тоже верно, – согласился Теленков. – Просто неудобно как-то.
– Ты устал воевать, ты о госпитале мечтал, чего теперь здесь суетишься?
– Да не устал я, просто чувствовал, вот-вот убьют, а деваться некуда, – объяснил Теленков. – Нервишки разгулялись, вот я и ныл о том, как хорошо в госпитале…
– Отсюда точно деваться некуда, – сказал Саня. – Но и воевать не обязательно.
– Это ты не слышишь, как нас с тобой комбат матом кроет.
– Прекрасно слышу. Ну и что? Пашка, тут все неправильное, ненастоящее.
– И сами мы какие-то ненастоящие, – ввернул Домешек.
