сбивающий с толку самых самоуверенных пророков. Потому ли, что у экипажа не были зажжены фонари, или потому, что Риплей всё время думал о своей счастливой сопернице, но только на крутом повороте на бэзингстокскую дорогу фаэтон чуть не опрокинулся. Доктор и грум помещика вылетели из экипажа в канаву, а испуганная лошадь умчалась с пустой повозкой. Грум выбрался из канавы и зажёг спичку, осветив своего стонущего компаньона.
Доктор приподнялся на локте. Он увидел, что ниже колена его правой ноги из разорванной штанины торчит что-то белое и острое.
– Ах, господи! – простонал он. – Ведь эта штука продержит меня в постели по крайней мере три месяца! – И с этими словами он лишился чувств.
Когда он пришёл в себя, грума уже не было, так как он побежал к дому помещика за помощью, но около него стоял мальчик, грум мисс Смит, направляя свет фонаря на его повреждённую ногу, а сама она в это время ловко разрезала кривыми ножницами его брюки в том месте, где нога была сломана.
– Ничего, доктор, – сказала она успокаивающим тоном. – Мне очень жаль, что с вами случилось такое несчастье. Завтра к вам приедет доктор Гортон, но я уверена, что до его приезда вы не откажетесь от моей помощи. Я глазам не поверила, когда увидела, что вы лежите на дороге.
– Грум ушёл за помощью, – простонал больной.
– А пока она придёт, мы перенесём вас в экипаж. Полегче, Джон! Так! Но в таком виде вам нельзя ехать. Не возражаете, если я дам вам хлороформ? Я приведу вас в состояние…
Доктору Риплею не пришлось услышать конца этой фразы. Он попытался было приподнять руку и пробормотать что-то в знак протеста, но в ту же минуту ощутил сладковатый запах хлороформа, и чувство необычайного покоя охватило его измученное тело. Ему казалось, что он погрузился в холодную прозрачную воду и опускается всё ниже и ниже плавно и без усилий в царство зеленоватых теней, а воздух сотрясается от гармоничного звона больших колоколов. Но вот он начал подниматься наверх, виски сдавила страшная тяжесть; и вот он оставил позади зеленоватый сумрак моря, и яркий дневной свет опять коснулся его глаз. Два блестящих золотых шара сияли перед его ослеплёнными глазами. Он долго щурился, желая понять, что это такое, пока наконец не сообразил, что это всего-навсего медные шары, укреплённые на столбиках его кровати, и что он лежит в своей собственной маленькой комнате; ему казалось, что вместо головы у него пушечное ядро, а вместо ноги – кусок железа. Повернув голову, он увидел склонившееся над ним спокойное лицо докторши.
– А, наконец-то! – сказала она. – Я всю дорогу не давала вам очнуться. Я знаю, как мучительна тряска при переломе. Ваша нога в лубке. Я приготовила вам снотворное. Сказать вашему груму, чтобы он съездил завтра утром за доктором Гортоном?
– Я предпочёл бы, чтобы меня продолжали лечить вы, – сказал доктор Риплей слабым голосом, – вы ведь отобрали у меня всех пациентов, возьмите же и меня впридачу, – прибавил он с нервным смешком.
Не слишком приветливая речь, но когда она отошла от постели больного, её глаза светились не гневом, а состраданием.
У доктора Риплея был брат, Вильямс, – младший хирург в лондонском госпитале. Получив известие о несчастии с братом, он сейчас же приехал в Гэмпшир. Услышав подробности, он удивлённо приподнял брови.
– Как! У вас завелась одна из
– Я не знаю, что бы я делал без неё.
– Не сомневаюсь, что она хорошая сиделка.
– Она знает своё дело не хуже нас с тобой.
– Говори только за себя, Джеймс, – ответил лондонец, презрительно фыркнув. – Но если даже мы оставим в стороне данный случай, то ты не можешь не сознавать, что медицина – профессия, совсем не подходящая для женщины.
– Так, значит, ты полагаешь, что ничего нельзя сказать в защиту противоположного мнения?
– Великий Боже! А ты?
– Ну, не знаю. Но вчера вечером мне пришло в голову: а вдруг наши взгляды на этот предмет несколько узки?
– Вздор, Джеймс! Женщины могут получать премии за лабораторные занятия, но ведь ты знаешь не хуже меня, что в критических обстоятельствах они совершенно теряются. Ручаюсь, что перевязывая твою ногу, эта женщина страшно волновалась. Кстати, дай-ка я посмотрю, хорошо ли она её перевязала.
– Я предпочёл бы, чтобы ты её не трогал, – сказал больной. – Мисс Смит сказала, что всё в порядке.
Вильямс казался глубоко оскорблённым.
– Если слово женщины для тебя значит больше, чем мнение младшего хирурга лондонского госпиталя, то, разумеется, мне остаётся только умолкнуть, – сказал он.
– Да, я предпочитаю, чтобы ты не трогал её, – твёрдо сказал больной.
В тот же вечер доктор Вильямс Риплей, пылая негодованием, вернулся в Лондон.
Докторша крайне удивилась, что брат Риплея так скоро уехал.
– Мы с ним слегка поспорили, – сказал доктор Риплей, не считая нужным вдаваться в подробности.
В течение целых двух долгих месяцев доктору Риплею приходилось ежедневно общаться со своей соперницей, и он узнал много такого, о чём раньше и не подозревал. Она оказалась прекрасным товарищем и самым внимательным врачом. Её короткие визиты были для него единственной отрадой в длинные
