приговор. В чём же он провинился перед ними? Да, он сотворил немало зла, но солдатам всегда было грех жаловаться. Конечно, если начать всё сначала, он уделял бы больше внимания простым гражданам и меньше – войскам. Он постарался бы завоевать сердца и любовь добром, а не силой и жить ради мира, а не ради войны. Если бы всё начать сначала!
Снаружи послышались чьи-то шаркающие шаги, осторожный шепоток и бряцание оружия. Бородатое лицо просунулось в шатёр. Он хорошо знал эту смуглую африканскую рожу! Зловеще рассмеявшись, Максимин выпростал из плаща руку и взял со стола лежащий перед ним меч.
– Входи, Сульпиций, – сказал он. – Я знаю, сегодня ты не станешь кричать: «Да здравствует император Максимин!» Я тебе успел надоесть, да и ты надоел мне порядком. Клянусь богами, я буду только рад положить всему конец. Входи и делай своё дело, но помни, что мне интересно будет узнать, скольких из вас я смогу забрать с собой в могилу.
Они толпились у входа в шатёр, заглядывая внутрь через плечо друг друга, но ни один не отваживался первым вступить в схватку с гигантом, оскалившим зубы в издевательской усмешке. Но вот из кучки заговорщиков выставили какой-то предмет, насаженный на остриё копья. Увидев его, Максимин издал скорбный стон и выронил меч из внезапно ослабевших пальцев.
– Зачем же вы мальчика-то? – с трудом выговорил он, сотрясаясь в рыданиях. – Он бы никому из вас не помешал! Ладно, кончайте со мной. Я с радостью последую за ним.
Они навалились на него всей сворой. Они рубили, кололи и резали, пока колени великана не подломились и окровавленное тело не рухнуло наземь.
– Тиран умер! – кричали они. – Тиран умер!
Этот крик был подхвачен солдатами в лагере и защитниками осаждённого города. Те и другие с одинаковой радостью орали во весь голос:
– Он умер! Великан Максимин умер!
Я сижу в кабинете и разглядываю лежащий передо мной на столе динарий, выпущенный в годы правления Максимина. Он почти такой же новенький, как в тот день, когда был отчеканен в храме Юноны Монеты. По окружности выбита надпись с перечислением громких титулов: император Максимин, Великий Понтифик, Верховный Трибун и прочая. В центре выпуклое изображение в профиль: огромная голова с массивной челюстью, грубое лицо воина и перерезанный морщинами лоб. Несмотря на пышный перечень, это лицо крестьянина, и, глядя на него, я представляю не римского императора, а огромного деревенского увальня, спустившегося по зелёному склону в тот памятный летний день, когда римский Орёл впервые поманил его своим крылом.
Опечатанная комната
Если вы склонны к активному образу жизни и занятиям спортом, но вынуждены, будучи стряпчим, с пяти до десяти томиться в конторе в ожидании клиентов, для физических упражнений остаются одни лишь вечера. Вот так я и приобрёл привычку пускаться в поздние долгие прогулки по холмам Хэмпстеда и Хайгейта с целью очистить лёгкие от загрязнённого воздуха Эбчерч-лэйн. Во время одной из подобных эскапад произошла моя первая встреча с Феликсом Стэннифордом, повлёкшая за собой самое удивительное приключение во всей моей жизни.
Как-то вечером в конце апреля или начале мая 1894 года я направил свои стопы на север, в район самых крайних предместий Лондона, где забрёл на симпатичную улицу, застроенную кирпичными особняками, одну из тех улиц, которые большой город постоянно вытесняет всё дальше и дальше за свои пределы. Стояла чудесная ясная весенняя ночь. Луна изливала яркий свет с незамутнённого облаками неба. Оставив за спиной уже немало миль, я позволил себе снизить темп и поглазеть по сторонам. Пребывая в созерцательном настроении, я обратил внимание на один из домов, мимо которых проходил.
То было очень большое строение, занимающее отдельный участок земли и отстоящее от мостовой несколько дальше других домов. Выглядело оно вполне современно, но далеко не так кричаще ново, как вульгарные свежевыстроенные особняки по соседству. Их стройный ряд нарушался просторной лужайкой, засаженной лавровым деревом, и огромным тёмным, мрачным зданием, высящимся на дальнем её конце. Очевидно, это была загородная резиденция какого-нибудь состоятельного коммерсанта, возведённая в те дни, когда от ближайшей городской улицы её отделяло не меньше мили, а сегодня настигнутая и окружённая краснокирпичными щупальцами гигантского осьминога, имя которому Лондон. В голове у меня мелькнуло, что следующей стадией должно стать переваривание и поглощение, после чего какой-нибудь дешёвый подрядчик застроит лужайку ещё дюжиной одинаковых домиков со стандартной годовой рентой в восемьдесят фунтов. В то время как в голове моей лениво и смутно копошились все эти мысли, и произошёл тот самый случай, после которого думать пришлось уже совсем о другом.
Четырёхколёсный кэб – это позорное порождение Большого Лондона – катился, скрипя и громыхая, по мостовой, а навстречу ему, судя по яркому свету фонаря, ехал велосипедист. Только эти два объекта и двигались по пустынной прямой, залитой лунным светом улице, что не помешало им врезаться друг в друга с той злополучной точностью, что сводит нос к носу два лайнера в бескрайних просторах Атлантики. В данном случае виноват был велосипедист. Он попытался повернуть прямо перед кэбом, не рассчитал дистанцию и был сброшен наземь лошадиным плечом. Он поднялся на ноги и разразился проклятиями. Кэбмен не остался в долгу, но тут же быстренько сообразил, что номер его остался незаписанным, подстегнул лошадь и с громыханием умчался прочь. Велосипедист взялся было за руль своей поверженной машины, но внезапно со стоном уселся на мостовую и воскликнул:
– О боже!
Я бегом бросился к нему.
