ещё более утвердившееся, когда я увидал ужас и испуг, просвечивавшие в каждой чёрточке её прелестного лица.
Эта картинка служила такой замечательной иллюстрацией к сказанному мною выше, что мне страшно захотелось вернуться в лабораторию и заставить Джона-неверующего полюбоваться ею. Но я не успел осуществить своего намерения, потому что был замечен Копперторном. Он повернулся и направился к лесу; мисс пошла за ним, сбивая на ходу зонтиком придорожные цветы.
Я вернулся к себе, решив взяться за занятия. Но сколько я ни заставлял себя, мой ум никак не желал сосредоточиться на книгах: его всё время влекло к тайне.
Джон сообщил мне, что прошлое Копперторна не лишено пятен; несмотря на это, ему удалось приобрести огромное влияние на своего патрона. Я объяснял себе это тем тактом и искусством, с какими он потакал и поощрял поэтическую манию принципала. Но как объяснить не менее очевидное влияние этого человека на гувернантку? У неё нет никакой слабости, которой можно было бы потакать.
Эта связь была бы вполне понятна, если допустить, что они влюблены друг в друга; но инстинкт светского человека и опыт наблюдателя человеческой натуры говорили мне, что тут нет места любовному увлечению. А если не любовь, то тут мог быть только страх, – и всё виденное мной подтверждало этот вывод. Что же именно могло произойти здесь за два месяца, что вселило в надменную черноглазую принцессу такой панический ужас перед этим бледнолицым англичанином с мягким голосом и вкрадчивыми манерами?
За разрешение вот этой-то задачи я и принялся, да с такой энергией, с таким усердием, что совсем забыл про свои научные занятия и про страх перед грядущим экзаменом.
Я попробовал заговорить об этом с самой мисс Воррендер, когда застал её одну в библиотеке (дети были отправлены в гости к детям одного соседа- сквайра).
– Вы, должно быть, чувствуете себя очень одинокой в те дни, когда нет гостей, – начал я. – По-моему, в этих местах слишком мало развлечений.
– О, для меня очень приятно общество детей, – возразила она. – Но я всё-таки буду очень сожалеть, когда уедет мистер Терстон или вы.
– Я тоже буду в отчаянии в день отъезда. Я никак не ожидал, что мне здесь понравится. Но наш отъезд не лишит вас общества: мистер Копперторн всегда будет с вами.
– О да, что верно, то верно, – как-то уныло согласилась она.
– Он очень милый, любезный и образованный господин, – спокойно продолжал я. – Недаром к нему так привязался мистер Терстон-старший.
Говоря так, я внимательно наблюдал за своей собеседницей. На её щеках проступила лёгкая краска, а пальцы нервно барабанили по ручке кресла.
– Его манеры, быть может, чересчур сдержанны, но…
Тут она прервала меня и сказала, злобно сверкнув чёрными глазами:
– К чему вы начали этот разговор?
– Прошу прощения, – смиренно ответил я. – Я не знал, что он не понравится вам.
– Я имени его не желаю слышать! – гневно вскричала она. – Это имя я ненавижу. Если бы подле меня был кто-нибудь, кто любил бы меня – любил бы так, как любят там, за далёкими морями, – я бы знала, что сказать такому человеку!
– А именно? – спросил я, поражённый этим неожиданным взрывом.
Она наклонилась ко мне так близко, что я почувствовал у себя на лице её горячее лихорадочное дыхание.
– «Убейте Копперторна», – прошептала она, – вот что я сказала бы. «Убейте его, а потом приходите говорить мне о своей любви».
Я не нахожу слов, чтобы передать всю силу и ярость, которые она вложила в свои слова. Лицо её приняло такое бешеное выражение, что я невольно сделал шаг назад.
Неужели эта змея есть та самая красавица, которая держит себя с таким достоинством и спокойствием за столом дяди Джереми?
Я и правда надеялся при помощи хорошо продуманных вопросов заставить её обнаружить свой характер, но никак не ожидал вызвать такой взрыв. Она заметила мой испуг и удивление и мгновенно изменила тон, разразившись нервным смехом.
– Вы, конечно, сочтёте меня сумасшедшей, – поспешила сказать она. – Да, да, во мне сказывается моё индусское воспитание. В Индии никогда и ни в чём не признают половинчатости – в любви и в ненависти одинаково.
– За что же вы ненавидите мистера Копперторна? – спросил я.
– Собственно говоря, – ответила она, смягчая голос, – слово «ненависть» будет чересчур сильно; скажем лучше «отвращение». Этот господин из тех, к которым чувствуешь беспричинное отвращение.
Она, несомненно, жалела, что дала себе увлечься, и пробовала теперь пойти на попятный.
Видя, что она хочет переменить разговор, я помог ей в этом. Я сделал какое-то замечание о сборнике индусских гравюр, которые она рассматривала перед разговором. У дяди Джереми была великолепная библиотека, особенно богатая изданиями подобного рода.
– Эти гравюры не отличаются точностью, – сказала она, поворачивая страницу. – Но эта вот недурна, – продолжала она, указывая на одну, изображавшую вождя, одетого в нечто вроде юбки, с ярким тюрбаном на голове, – очень недурна. Именно так одевался мой отец, когда садился на своего белоснежного боевого коня, чтобы вести воинов Дуаба в бой против Ферингов. Они предпочитали моего отца всем другим, потому что знали, что Ахмет
