Но спустя мгновение они начинают улыбаться и щебетать, как будто кто-то щелкнул выключателем.
— Какой сюрприз! Добро пожаловать! — говорит девушка рядом со мной, улыбаясь и порывисто подходя ко мне.
— Приготовьте для наших дорогих гостей лакомства в двойном размере! — уверенно приказывает Крагмэн. От его рта разлетаются фонтанчики муки, как пар от дыхания на морозе.
Нам дают попробовать корзиночки и суфле. Всё изумительно вкусно. Когда мы покидаем пекарню, девушки кланяются, прижав руки к груди, и, улыбаясь, благодарят нас за визит.
— Откуда вы берете всю эту еду? — спрашиваю я Крагмэна, когда мы выходим на улицу, где встречаем группу девушек, несущих ведра с водой. Они тоже улыбаются и кланяются, проходя мимо нас. — Все эти продукты, которые используют девушки. Ферма тут небольшая, так откуда же это все?
Крагмэн смотрит на меня, его глаза излучают веселье, как если бы ответом на мой вопрос было счастье и радость.
— Откуда-то они должны браться… — начинаю я.
— Благой Податель нас не оставляет, — говорит Крагмэн. — Он каждый день подает нам что-то новое, каждый день что-то новое.
— Я не…
— Ах, наконец-то мы пришли! В этой части деревни занимаются пением! — громогласно возвещает Крагмэн, отворачиваясь от меня.
Остальные старейшины не сводят с меня глаз, обжигая едким дружелюбием.
— Эти домики, — говорит Крагмэн, — лучшее, что у меня есть. Здесь мы готовим хор. Учиться могут только самые одаренные. Разве ты их не слышишь?
Он распахивает дверь, и музыка тут же утихает.
— Старейшина Крагмэн, мы так рады, что вы почтили нас своим визитом, — говорит девушка за пианино. Судя по животу, она как минимум на седьмом месяце.
Крагмэн улыбается:
— Я рассказал нашему гостю, как мы вами гордимся. Надеюсь, вы его не разочаруете.
— Разумеется, нет.
Мы обмениваемся любезностями. Голоса девушек звенят от радости, с их лиц не сходит улыбка.
Так в каждом домике, куда мы заходим: в плотницкой, в столярной, в ткацкой, в мастерских, где девушки учатся вязать спицами и крючком, вышивать гладью и крестиком, плести макраме. Везде нас встречают поклоны и высокопарные любезности. Даже те девушки, которых мы встречаем на улице, улыбаются с тем же натянутым дружелюбием, они демонстрируют сверкающие зубы, глядя в пол. Только младенцы в яслях — где стоят бесконечные ряды детских кроваток, — не участвуют в этих танцах вежливости. Только в их криках и воплях слышится неудовольствие.
Экскурсия заканчивается, когда вокруг темнеет. Мягкое свечение заката, окутавшее горы лиловой пыльцой, уходит с наступлением ночи. Почти все старейшины постепенно нас покинули, направившись в таверну и сославшись на то, что у них встреча. Со мной осталась только пара тех, что помоложе — мрачных и молчаливых. Моргая, включаются фонари.
— Мы отведем тебя в твой дом, — говорят они.
— Туда, где мои друзья?
Они качают головами:
— Нет, там нет свободной комнаты. Нам поручили отвести тебя в другое место. Тебе понравится. Дом недавно построили, совсем новый. Там больше никого нет. Будешь сам по себе.
— Я бы предпочел остаться со своими друзьями. Не понимаю, почему я должен быть один.
— Ну ладно. Ты не один такой. Девушка, как ее там зовут, эту малявку — Сисси — она на ферме.
Я застываю:
— Она не с мальчиками?
— У нее большие ноги. Девушкам с большими ногами запрещено ночевать в городе. Большеногие должны спать на ферме. Так говорится в законах.
— Помянешь черта, — говорит один из старейшин. — Вон она.
Сисси с группой из десяти девушек. Прямо за ней стоит старейшина и рассматривает ее зад с жутковатой сосредоточенностью. Его пухлые руки вываливаются из жилета-безрукавки, как волосатые комки сала.
— Эй, Сисси, — говорю я.
