35
Они встречают меня на винтовой лестнице, пара старейшин, лица которых красные то ли от алкоголя, то ли от усилий. А может, от того и другого одновременно. Они встречают меня молча, только пытаются схватить за руки. Я сбрасываю их хватку, и они, поняв, что я не собираюсь убегать, просто идут за мной. Молча, не обмениваясь ни словом. Но, когда мы доходим до мощеной дороги, они неожиданно исчезают. Только что они были у меня за спиной, и вот их уже нет.
Странно, что они не захотели отвести меня обратно в дом. Я стараюсь об этом не думать, но во мне начинает шевелиться беспокойство. Я останавливаюсь, прислушиваюсь в надежде услышать их шаги, но слышу только свист ветра.
На лицо мне падает капля дождя, жирная и порождающая холод. Через секунду падает еще одна капля, и еще, разбиваясь о мои щеки и подбородок, и вот уже дождь заполняет все вокруг.
Но холод охватывает меня не из-за этого. Я осматриваюсь. Дождь льется вниз потоком темноты. Как видеошум в телевизоре — сплошная мешанина черных и темно-серых пятен. Капли громко стучат по мостовой, как стеклянные шарики, сыплющиеся градом. Я иду к своему дому. Все быстрее, страх заставляет меня забыть о том, какая эта мостовая скользкая. На деревенской площади я останавливаюсь и прислушиваюсь. Все вокруг тихо и неподвижно, только сердце стучит, как сумасшедшее. Что-то щелкает во мне, убежденность, которая заставляет меня бежать вперед. Я представляю, как врываюсь в спальню и бужу их всех, говорю, что нам надо уходить прямо сейчас. Не только потому, что я знаю, где находится настоящая Земля Молока и Меда, Плодов и Солнца, не только потому, что мой отец жив, но и потому, что я чувствую — наше время в Миссии истекло. Потом словно последние песчинки утекают из моих пальцев, оставив бездну пустоты и обжигающей тьмы. Я уже вижу, как мы хватаем сумки и пробираемся в темный лес. Я бегу быстрее, стараясь не обращать внимания на ощущение, что уже опоздал.
Я врываюсь в дом и уже собираюсь бежать вверх по лестнице, когда что-то привлекает мое внимание. В столовой. Отблески огня танцуют на стене. Но я смотрю не на них.
На Дэвида.
Он не видит меня, стоя в углу, лицом к стене, и сложив руки за спиной. Я бы подумал, что он внимательно слушает кого-то. Если бы он не дрожал.
— Дэвид?
Я иду к нему, вхожу в столовую:
— Дэвид?
Свет дает колеблющееся пламя свечи, стоящей на обеденном столе. Прямо за столом, так что свеча освещает его лицо, сидит Эпаф. Он механически ест суп, так быстро и неаккуратно, что супом залит весь стол и его рубашка. Он поднимает глаза. Они красные. Он не удивляется моему неожиданному появлению, но его глаза излучают отчаяние. Слезы текут у него по лицу, но все, что он делает, это заливает в рот одну ложку супа за другой.
В углу, за спиной Эпафа, стоит еще кто-то. Спиной ко мне, склонив голову, дрожа.
— Джейкоб? — спрашиваю я и тут же перевожу взгляд в другой угол.
Там, сжавшись, стоит Бен. Его трясет, волосы у него растрепаны, будто их тянули и крутили в разные стороны. Я снова смотрю на Эпафа. Ложка, как будто я выбил ее взглядом, выпадает у него из руки, падает на стол. Он больше не смотрит мне в глаза. Вместо этого его внимание привлекает что-то у меня за спиной, над моим плечом.
Позади скрипит половица. Я чувствую, что там кто-то есть, и моментально холодею. Я оборачиваюсь. Прямо над моим плечом я вижу бесстрастное лицо с круглыми щеками и выпученными глазами.
Оно похоже на луну, на полную луну. Но в пустых глазах нет никакого света. Глаза моргают, веки опускаются, как нож гильотины в замедленной съемке. Я открываю рот, чтобы закричать; но прежде чем я успеваю издать хоть звук, что-то тяжелое бьет меня по затылку. Такое чувство, будто череп трескается и мозг бьется о лобную кость. Мир заливает серо-черное месиво, и я падаю, лишившись слуха, зрения и чувств.
36
Темнота, густая, липкая, как смола, тысячей слоев покрывает мои глаза. Нет никакой разницы, открыты глаза или закрыты, — вокруг меня чернота.
