ли случиться так, что за время своего долгого пребывания в Алкмееноне он отыскал Зубы Гвалура, а его слуги унесли их с собой после его кончины? Возможность того, что он гоняется за призрачной мечтой, привела киммерийца в ярость.
Выбрав коридор, который, по его разумению, вел обратно в ту часть дворца, в которую он вошел с самого начала, Конан поспешил по нему, ступая с превеликой осторожностью, поскольку помнил о черной реке, бурлящей и пенящейся где-то у него под ногами.
Мыслями он то и дело возвращался к комнате оракула и ее загадочной обитательнице. Где-то там таилась разгадка тайны сокровища, если предположить, что оно до сих пор остается в своем безымянном тайнике.
В огромном дворце по-прежнему царила тишина, нарушаемая лишь легким шорохом его обутых в сандалии ног. Комнаты и залы, через которые он проходил, пребывали в запустении, но по мере приближения к цели завалов и разрушений становилось все меньше. Он на мгновение задумался над тем, кто и зачем проложил лестницы от уступов над подземной рекой, но потом пожал плечами и выбросил мысли об этом из головы. Его не занимали бесплодные размышления о загадках древности.
Конан не был уверен в том, что идет в правильном направлении, но вскоре он вышел в коридор, который привел его в просторный тронный зал под одной из арок. Он принял решение: наугад блуждать по помещениям дворца в поисках сокровищ не имело смысла. Он спрячется где-нибудь поблизости и дождется появления кешанских жрецов, а потом, после того как они разыграют фарс обращения к оракулу за советом, он последует за ними к тайнику, в котором лежат сокровища. В том, что они пойдут туда, он не сомневался. Не исключено, что они не станут забирать с собой все драгоценности. В таком случае он удовлетворится тем, что останется после них.
Испытывая неодолимое болезненное влечение, он вернулся в комнату оракула и уставился на неподвижную принцессу, которую почитали за богиню, очарованный ее застывшей красотой. Какие жуткие тайны были сокрыты в этом по-прежнему великолепном теле?
Он вздрогнул и с шумом втянул воздух сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как волосы встали дыбом у него на затылке. Тело по-прежнему лежало в той же позе, в какой он увидел его в первый раз, молчаливое и неподвижное, в золотых нагрудных пластинках, инкрустированных самоцветами, расшитых золотом сандалиях и атласной юбке. И все-таки в нем произошла некая едва заметная перемена. Изящные руки и стройные ноги утратили оцепенение, на щеках заиграл слабый персиковый румянец, а губы отливали пурпуром. Охваченный паникой, Конан выругался и выхватил меч.
– Клянусь Кромом! Да она жива!
При этих его словах длинные темные ресницы затрепетали и поднялись; глаза открылись и вперили в него непроницаемый взор – темные, светящиеся, загадочные. Он в немом удивлении смотрел на принцессу.
С изяществом сытой кошки она села, по-прежнему глядя ему в глаза.
Конан облизнул пересохшие губы и наконец обрел голос.
– Ты… ты… ты и есть Елайя? – запинаясь, пробормотал он.
– Да, я – Елайя! – Голос у девушки оказался звучным и музыкальным, и он с новым удивлением воззрился на нее. – Не бойся. Я не причиню тебе вреда, если ты выполнишь мою просьбу.
– Как может умершая женщина ожить спустя столько веков? – пожелал узнать он, словно не веря своим глазам и ушам, а в глазах у него появился опасный блеск.
Она сделала загадочный жест.
– Я – богиня. Тысячу лет назад могущественные боги, боги тьмы за границей света, обрушили на меня свое проклятие. Женщина во мне умерла, но богиня не может умереть. Поэтому я лежу здесь уже много столетий, но каждый вечер на закате оживаю и устраиваю прием, как в прежние времена, на который приходят призраки теней прошлого. Человек, если ты боишься зрелища, что навеки погубит твою душу, беги отсюда прочь! Я приказываю тебе! Уходи! – Голос стал властным, и гибкая рука поднялась в повелительном указующем жесте.
Конан, глаза которого превратились в горящие огнем щелочки, медленно сунул меч в ножны, но и не подумал повиноваться. Он шагнул к ней, словно влекомый неодолимой силой, – а потом безо всякого предупреждения цепко ухватил ее за руку. Она завизжала так, как не подобает богине, и послышался треск раздираемого атласа, когда он свободной рукой грубо сорвал с нее юбку.
– Богиня! Ха! – В его лающем смехе прозвучало презрение. Он не обращал ни малейшего внимания на отчаянные попытки пленницы освободиться. – Мне сразу показалось странным, что принцесса Алкмеенона разговаривает с коринтийским акцентом! И как только я опомнился, то понял, что где-то уже видел тебя. Ты – Муриэла, коринтийская танцовщица Зархебы. Доказательство тому – родимое пятно в форме полумесяца у тебя на бедре. Я видел его однажды, когда Зархеба порол тебя хлыстом. Богиня! Ба! – Он звучно и презрительно шлепнул ее по злополучному бедру открытой ладонью, и девушка жалобно ойкнула.
Куда-то подевалась ее напускная властность. Она мгновенно перестала быть загадочной древней принцессой, превратившись в насмерть перепуганную и униженную девчонку-танцовщицу, какую можно купить едва ли не на каждом шемитском базаре. А потом она без стеснения заплакала навзрыд.
Ее разоблачитель хмуро смотрел на нее.
– Богиня! Ха! Значит, ты была одной из тех девиц с закрытыми вуалью лицами, которых Зархеба привел с собой в Кешан. И ты решила, что сможешь обмануть меня, маленькая дурочка? В прошлом году я видел тебя вместе с этой свиньей Зархебой, а у меня хорошая память на лица – и женские фигуры.
