– Сразу после похорон ты отсюда свалишь, – сказал Бегунов. – И это не просьба.
Он отошел в сторону, давая Глебу пройти, а потом, так же, как полицейский из ППС, и так же, как Кира, долго смотрел ему вслед.
Настроение у Глеба было мрачное. Известие о том, что Кира пыталась покончить собой после их размолвки, случившейся больше двадцати лет назад, его поразило. Впрочем, не настолько, чтобы он впал в депрессию и бросился просить у Киры прощения. В конце концов, он тогда тоже сильно пострадал. И может быть, даже сильнее, чем Кира. И еще неизвестно, чье сердце было по-настоящему разбито, а кто из них троих просто ломал комедию.
Кира… Эльза… К черту все это!
Глеб мрачно усмехнулся и постарался выбросить известие о несостоявшемся самоубийстве Киры Бегуновой из головы.
Четверть века назад родители Глеба Корсака вынуждены были временно переехать в Полесск по причинам, которые сейчас могли показаться пустяковыми. Глеб провел в этом городе около года своей жизни. В ту пору он считал пребывание здесь чем-то вроде ссылки и без особой теплоты относился и к городу, и к его жителям.
Глеб всегда считал себя в Полесске чужим и без особых сожалений расстался с городом четверть века тому назад – с разбитым сердцем и тяжким грузом несбывшихся надежд.
И сейчас он чувствовал себя здесь таким же чужаком, как и раньше.
Глядя на восковое лицо покойника, Глеб вспомнил, что когда-то они неплохо проводили вместе время, разглядывая коллекции насекомых, гербарии, просматривая энциклопедии холодного оружия. Дядя Борис был отличным рассказчиком, и Глеб обожал слушать истории из его жизни. Многие истории были выдуманными (Глеб понимал это даже в детстве), но тем интереснее было следить за поворотами буйной дядиной фантазии, которая заводила его так далеко, что дядя Борис и сам часто казался удивленным.
…Возле гроба дяди Бориса стояли пожилые люди с лицами не столько печальными, сколько просто спокойными. Глеб знал, что похороны организовали какие-то приятели дяди. Вероятно, они сейчас и стояли возле «скорбного ложа».
У Глеба появилось острое чувство фальшивости всего происходящего, а вместе с ним и желание уйти отсюда.
Глеб решил, что этот план вполне осуществим, и собрался уже потихоньку повернуться, но в эту секунду рядом с ним появилась пожилая высокая женщина в черной шляпке с черной вуалью.
– Вы племянник Бориса Алексеевича? – тихо поинтересовалась пожилая дама.
– Да, – ответил Глеб.
– Почему же вы стоите здесь, а не у гроба?
– Я… не знаю.
– Идите, – шепнула пожилая дама. – Идите же!
И она легонько толкнула Глеба в спину. Делать было нечего, Корсак приблизился к гробу.
Борис Алексеевич Корсак лежал на своем скорбном ложе, как и принято покойнику, с величественным, строгим лицом. Ни удивления, ни страха, только горделивый покой. Словно за миг до смерти он увидел нечто такое, чего прочие, живые, и представить себе не могут, гордость за обладание новым знанием отобразилась на его лице.
Глеб вдруг вспомнил, как лет тридцать тому назад дядя Борис взял его с собой на немецкое кладбище.
День тогда был такой же пасмурный, как сегодня. Дядя, тогда еще молодой, легко загорающийся и любопытный до всего нового, приложил к надгробию кальку и стал заштриховывать ее мягким грифельным карандашом. Глеб с любопытством смотрел на то, как барельеф обретает на листе кальки грифельные контуры.
Барельеф был очень странный. Обычно на надгробных плитах был изображен ангел, иногда – Дева Мария с маленьким Иисусом на руках. А на этом камне была выбита голова какого-то звероподобного существа. На голове у существа не было ушей, а лицо (или скорее морда) было чуть вытянуто вперед.
– Кто это? – спросил Глеб у дяди, разглядывая таинственного монстра.
– Это? – Дядя улыбнулся. – Возможно, ангел.
– Он не похож на ангела, – усомнился Глеб.
– А ты видел ангела?
Глеб покачал головой:
– Нет.
– То-то же, – сказал дядя и продолжил работу.
– Зачем тебя это, дядь Борь? – спросил тогда Глеб.
– Люди вложили в это изображение душу и талант, – ответил дядя. – И свои представления о загробном мире. Если угодно – это визуальная
