— Я вырвался буквально на минуту. Хотел сказать вам, что мисс Феррарс получит мое письмо завтра с утренней почтой.
— Значит, вы поговорили с доктором Стрейкером?
— Да, и он сильно досадовал, а когда понял, что я в любом случае напишу мисс Феррарс, так и вовсе разгневался. Он опять обвинил меня в том… впрочем, это не важно. «Я не могу помешать тебе пригласить мисс Феррарс в Треганнон-хаус, — сказал доктор Стрейкер, — но, если после разговора с ней мисс Эштон станет хуже, виноват в этом будешь ты один. Мне очень хочется перевести мисс Эштон обратно в закрытое отделение, ради ее же блага, но ты, несомненно, будешь возражать и против этого. Ладно, если мисс Феррарс согласится (что маловероятно), мы устроим им встречу под самым пристальным нашим наблюдением. И повторяю: случись что, вся ответственность ляжет на тебя». Мы с ним ни словом об этом не обмолвились, но представлялось совершенно очевидным: он согласился единственно потому, что дядя Эдмунд может умереть в любую минуту, и тогда мне, как законному владельцу поместья, будет легко создать трудности для него… Надеюсь, я не очень вас расстроил, мисс Эштон.
— Нет-нет, все в порядке… просто одна мысль о строгом заключении… больше мне такого не вынести.
— Я этого не допущу, уверяю вас, если только вы… не придете в столь сильное нервное возбуждение, что не оставите нам иного выбора. Я пошел даже дальше и потребовал, чтобы он снял ваш диагноз. Но здесь доктор Стрейкер непреклонен. «Если я это сделаю, — сказал он, — мисс Эштон уедет в Лондон ближайшим поездом, а там отправится прямиком на Гришем-Ярд и устроит скандал. Мисс Феррарс вызовет констебля, и мисс Эштон сдадут в Бедлам. Я лично сомневаюсь, что она будет этому рада, — а ты как думаешь?»
— Но ведь я же признала, что я не… — Я осеклась, сообразив, что связала Фредерику руки, когда взяла с него обещание молчать.
— Да, — кивнул Фредерик, — но
Минувшей ночью я обдумывала такую возможность: сказать доктору Стрейкеру, будто я вспомнила, что на самом деле я Люсия Эрден. Но он непременно захочет проверить правдивость моих слов; он уже назвал (и совершенно справедливо) историю Люсии явной выдумкой, а если меня изобличат во лжи, я потеряю расположение Фредерика и снова окажусь в женском отделении «Б».
Я опять почувствовала искушение показать Фредерику завещания и письма Розины и сказать: вот правда, теперь решение за вами. Но возможно ли представить, чтобы он — да и вообще любой человек на его месте — безропотно отдал прибыльную частную клинику женщине, признанной душевнобольной и находящейся полностью в его власти? Даже если он по уши влюблен в нее? Мысль, что я являюсь законным владельцем огромного поместья, никак не укладывалась в уме, и при каждой попытке уразуметь этот факт у меня голова шла кругом. Закон законом, но хочу ли я лишить Фредерика наследства? Вопрос оставался без ответа. Сейчас я не могла думать ни о чем другом, кроме как о необходимости вырваться из клиники и вернуть свое имя и свое состояние, украденные Люсией.
— …мисс Эштон?
Я осознала, что Фредерик говорил все это время.
— Прошу прощения, я задумалась, — извинилась я. — Столько всего нужно… уяснить для себя.
Он пытливо заглянул мне в глаза, словно надеясь прочитать в них некие мои сокровенные мысли, и тотчас поспешно отвел взор в сторону. В полях поодаль продолжалась работа. Легкий ветерок, дувший с запада, шелестел листвой над нашими головами и приносил обрывки песни, которую пели работники. По холмам медленно ползли полосы солнечного света. Я подумала обо всех страдальцах, заточенных в какой-нибудь сотне ярдов от нас, и зябко поежилась.
— Мне нужно идти, — сказал Фредерик. — Да и вам, пожалуй, не стоит долго оставаться здесь; вы уже замерзли, наверное. Я сообщу вам, как только появятся новости.
Я еще раз поблагодарила его. На сей раз он не подал мне руку, но еще немного постоял на месте, не сводя с меня пристального взгляда, а потом расправил плечи, повернулся и ушел, не оборачиваясь.
На следующее утро после завтрака миссис Пирс, старшая смотрительница, остановила меня на выходе из столовой со словами, которые я меньше всего хотела услышать: доктор Стрейкер желает побеседовать со мной в моей комнате. Несколько мучительно долгих минут я просидела там в ожидании, рисуя в воображении все более и более ужасные последствия предстоящего разговора. Ко времени, когда доктор Стрейкер возник в дверях, я уже приготовилась к тому, что сейчас меня закуют в цепи и отволокут в самую дальнюю, самую темную камеру в клинике. Но он просто пощупал мой пульс (и, кажется, не заметил моего волнения) да порасспрашивал по заведенному обычаю, вспомнила ли я еще что-нибудь, и я посчитала благоразумным на все вопросы ответить отрицательно. Я поблагодарила доктора Стрейкера за то, что он перевел меня в отделение для добровольных пациентов, и сказала, что чувствую себя значительно лучше теперь, когда получила возможность гулять в рощах и полях. Он выслушал меня с иронической улыбкой, едва заметно кивнул, сообщил, что в скором времени снова ко мне наведается, и удалился.
Однако облегчение мое несколько умерялось… даже не знаю, чем именно… общим впечатлением от разговора — подспудным тревожным чувством, что держался доктор Стрейкер чересчур безразлично и обычный для него отстраненный вид казался сегодня слишком уж нарочитым. Все-таки за последние несколько дней Фредерик уже дважды выступил против его воли. Действительно ли он думает, что мне ничего об этом не известно? Или просто
