Ее грудь волновалась под моей ладонью; сердце у меня так и заходилось. Люсия встала и оказалась в моих объятиях; наши тела слились, наши губы соприкоснулись и разомкнулись, и меня захлестнуло невыразимое блаженство. Мои руки двигались словно по собственной воле, лаская, исследуя, замирая, восхищаясь. Люсия прильнула ко мне теснее, и я ощутила мягкое давление ее языка на мой, но потом она отстранилась, держа меня за талию, и пытливо вгляделась в меня огромными встревоженными глазами. Нас обеих колотила дрожь.
— Прости меня, — выдохнула она. — Ты только не подумай… что мне этого не хочется… мне безумно хочется, но…
— Но?..
— Я была жестока к тебе, жестока и несправедлива: ведь в моих жилах течет кровь Мордаунтов.
— Люсия, милая Люсия, мне все равно, чья кровь течет в твоих жилах. Значение имеет лишь то, что я люблю, обожаю тебя, и покуда ты тоже меня любишь…
— А что будет, если я разлюблю тебя?
— Тогда я умру, — сказала я более серьезно, чем намеревалась. — Но я никогда не пожалею, что любила тебя. И кровь Мордаунтов совершенно ни при чем: просто ты переживаешь из-за пакета. Вспомни, ты же сама говорила: нам ничего не страшно, пока мы вместе.
— Ты бесконечно добра ко мне. Вот когда я буду все
— Конечно. — Я нежно поцеловала Люсию. — А можно мы не будем гасить свечу? Я хочу тебя видеть.
— Да, моя дорогая.
Я была бы вполне счастлива просто лежать рядом, но она заключила меня в объятия и притянула к себе.
— Вот он, наш постоянный дом, — сонно пролепетала она, — а когда ты вернешься из Плимута… — Веки ее сомкнулись, губы тронула безмятежная улыбка, и уже через несколько минут она крепко спала.
Но я, пока не погасла свеча, лежала без сна, тихо лаская свою возлюбленную, вспоминая нашу первую ночь, когда большего счастья мне не мыслилось, и мечтая о грядущем блаженстве.
Сейчас соберусь с духом и начну с самого начала, — возможно, это поможет мне решить, что делать дальше.
Прошлой ночью я спала плохо — луна светила прямо в лицо, но задергивать портьеры мне не хотелось — и проснулась с головной болью и без всякого аппетита. На пароме меня сильно мутило, но на душе стало легче, когда я сошла на сушу и зашагала в Неттлфорд по дороге, пролегающей вдоль побережья через широкие луга, — похожая местность простирается за Чалом, только берега там выше и круче. Неттлфорд всегда представлялся мне уменьшенной версией Нитона, с мощеными улицами, почтовой конторой и гостиницей вроде «Белого льва», но оказался крохотной деревушкой, состоящей из десятка домишек, разбросанных вокруг заколоченной церкви. Несколько из них явно пустовали; над крышей одного вился дымок, но, когда я приблизилась к воротам, во дворе истошно залаяла собака. Дверь дома приотворилась, резкий голос приказал собаке замолчать, потом в щель выглянула угрюмая седая женщина и подозрительно уставилась на меня:
— Что вам угодно?
— Я ищу дом, где жил доктор Феррарс. Дело было давно, около двадцати лет назад, но, возможно, вы помни…
— Таких здесь нет, — перебила женщина и решительно закрыла дверь; двинувшись дальше, я заметила, как в окне шевельнулась занавеска.
Я дошла до церкви, не встретив по пути никаких других признаков жизни, и остановилась у арочного входа на старое запущенное кладбище. С минуту я задумчиво разглядывала заросшие бурьяном могилы и потрескавшиеся надгробия в пятнах лишайника, а потом внимание мое привлекло имя, похожее на Феррарс.
Я отодвинула засов и толкнула деревянную калитку. Ржавые петли пронзительно заскрипели, к моим ногам посыпались трухлявые щепки. Открылась калитка ровно настолько, чтобы я смогла протиснуться в щель.
Высеченное на камне имя оказалось не Феррарс, а Феннар — Марта Феннар. «Отошедшая в мир иной…» — все прочее обвалилось. Многие надписи было совсем не разобрать, но среди кустов у противоположной ограды, шагах в двадцати впереди, виднелось сравнительно новое надгробие: под наростами лишайника тускло блестел розоватый мрамор. Утаптывая густую траву, я пробралась к нему.
