– А?.. Простите, я замечталась. Что ты сказала, Жанет?
– Я спрашивала, что ты хочешь на завтрак, дорогая?
– Мне все равно. Я ем все, что лежит или движется, но медленно. Можно, я помогу тебе?
– Я надеялась, что ты предложишь это, потому что на кухне от Жана мало проку, несмотря на его клятвы.
– Я чертовски хороший повар!
– Ну конечно, дорогой… Жан когда-то дал мне письменное обещание, что приготовит мне любую еду, если я попрошу. И он держит слово – ни разу еще не пытался увильнуть. Но я такое делаю, только если я ужасно голодна.
– Мардж, не слушай ее!
Я так до сих пор и не знаю, умеет ли Жан готовить, но что касается Жанет, то она, безусловно, умеет. Джордж, как я выяснила позже, тоже прекрасный кулинар. Она подала на завтрак (не без моей помощи) пышный омлет с чеддером, аранжированный тонкими, нежными блинами, закатанными в континентальном стиле с сахарной пудрой и джемом, и украшенный хорошо подсушенным беконом. И свежевыжатый апельсиновый сок – выжатый вручную, а не перемолотый в пульпу соковыжималкой апельсин. И еще: потрясающий кофе из свежесмолотых зерен.
(Да, новозеландская еда, конечно, прекрасна, но новозеландская
Джордж появился к завтраку с точностью кошки – в данном случае мамы-кошки, которая пожаловала за ним по пятам. Котятам вход был запрещен указом Жанет, потому что она была слишком занята, чтобы смотреть под ноги. Она также объявила, что, пока мы едим, новости будут выключены, а за столом можно говорить обо всем, кроме чрезвычайного положения. Меня это устраивало, потому что свалившиеся на нас странные и мрачные события не лезли у меня из головы, даже когда я спала. Как справедливо заметила Жанет, накладывая табу на эту тему, только ядерная бомба может пробить нашу защиту, а взрыва ядерной бомбы мы, по всей вероятности, даже на заметим – так что надо расслабиться и наслаждаться завтраком.
Вот я и наслаждалась… Вместе с мамой-кошкой, которая обходила нас под столом против часовой стрелки и сообщала каждому, когда наступала его очередь предоставить ей немного бекона, – я думаю, ей досталась большая его часть.
Когда я убрала со стола (вымыв, а не выбросив тарелки – Жанет в смысле посуды была очень старомодна), Жанет сварила еще кофе, включила новости, и мы уселись послушать, посмотреть и обсудить их – уселись в кухне, а не в громадном зале, где вчера ужинали. На самом деле кухня в этом доме выполняла функции гостиной. Это была так называемая «крестьянская кухня», хотя никогда, по-моему, крестьяне таких кухонь не имели: огромный камин, большой круглый стол с «капитанскими» стульями, большие удобные кресла для отдыха, много места и никаких транспортных проблем, потому что приготовление пищи происходило в другом конце комнаты. Котят впустили в кухню, положив тем самым конец их громким жалобам, и они мгновенно переключили на себя наше внимание. Я взяла одного из них на руки – пушистого, белого с большими черными пятнами, – и он тут же громко замурлыкал. Его голос был вдвое больше, чем он сам. Было ясно, что амурную жизнь мамы-кошки не сдерживали вопросы о родословных, – среди котят не было двух одинаковых.
В сообщениях не оказалось почти ничего нового, только в империи появилось нечто новое: хватали демократов и по приговору военно-полевых судов (их называли офицерскими трибуналами) казнили на месте – жгли лазерами, расстреливали, вешали. Чтобы спокойно смотреть, мне пришлось здорово взяться за самоконтроль… Приговору подлежали все взрослые – от четырнадцати лет и старше, – нам показали одну семью, где приговоренные родители умоляли пощадить их сына, утверждая, что ему всего двенадцать. Председатель суда, капрал имперской полиции, прервал дискуссию, вытащив пистолет и застрелив мальчика, а потом отдал приказ своему отряду покончить с его родителями и старшей сестрой.
Жан выключил изображение и звук, оставив лишь бегущую строку.
– Хватит, насмотрелся! – прорычал он. – Думаю, что сейчас, когда старый председатель мертв, тот, кто занял его место, ликвидирует всех по своему списку подозреваемых. – Закусив губу, он мрачно посмотрел на меня. – Мардж, ты еще не выкинула из головы свое идиотское намерение возвращаться сейчас домой?
– Я же не демократ, Жан. Я вообще не занимаюсь политикой.
– А ты думаешь, тот мальчишка занимался политикой? Эти казаки прикончат тебя просто так, для тренировки… Как бы там ни было, ты все равно не можешь ехать. Граница закрыта.
Я не стала говорить ему, что на земле вряд ли найдется такая граница, которую я не могла бы перейти. Вместо этого я сказала:
– По-моему, это распространяется только на тех, кто движется на север. Разве они не позволят гражданам империи вернуться домой?
– Марджи, – вздохнул он, – ты не умнее котенка, которого держишь на коленях. Ты что, не понимаешь, что симпатичной маленькой девочке не надо играть в игры с плохими ребятами, а то ей могут сделать очень больно? Я уверен: если бы ты была дома, твой отец не выпустил бы тебя на улицу. Но ты сейчас здесь, у нас, и это накладывает на нас с Джорджем определенную ответственность… Правда, Джордж?
– Mais oui, mon vieux! Certainement![17]
– Между прочим, я буду защищать тебя и от Джорджа. Жанет, ты в состоянии объяснить этому ребенку, что ей тут все будут рады, если она решит остаться? Она, по-моему, из тех дам, которые всегда норовят сами выписать чек.
– Дело не в этом, Жан, – начала я, но меня прервала Жанет.
