Люди и Я

— Ари, — сказал я, — Ари, я и есть…

Этот бедолага, собирался закончить я. Но не договорил, потому что тогда, в тот самый момент, в голове у меня раздался звук. Очень высокой частоты и чрезвычайно громкий. Ему не уступала в интенсивности и боль в глазницах, ставшая почти невыносимой. Такой мучительной боли я никогда прежде не испытывал, и, что самое страшное, я был над ней не властен.

Желание, чтобы она прекратилась, не вело к ее прекращению, и это вызывало недоумение. Вернее, вызвало бы, будь я способен рассуждать абстрактно. Но я мог думать только о боли, о звуке и о фиолетовом цвете. Острая боль пульсировала внутри глазниц и подавляла волю и мысль.

— Эй, ты чего?

К этому моменту я держался за голову, пытаясь закрыть глаза, но они не закрывались.

Я посмотрел в небритое лицо Ари, на немногих посетителей кафе, на девушку за стойкой. Что-то происходило с ними и со всем залом. Все растворялось в насыщенных переливах фиолетового — цвета, который был для меня привычнее любого другого.

— Кураторы! — сказал я вслух, и в ту же секунду боль усилилась. — Хватит, о, хватит, хвати-ит!

— Старик, я вызываю «скорую», — сказал Ари, потому что я уже лежал на полу. В бушующем фиолетовом океане.

— Нет.

Я переборол себя. Встал на ноги.

Боль ослабла.

Звон в ушах стих до тихого гула.

Фиолетовый цвет поблек.

— Ничего страшного, — сказал я.

Ари нервно усмехнулся.

— Я не специалист, но, откровенно говоря, выглядело довольно страшно.

— Всего лишь головная боль. Резкая вспышка. Схожу к врачу провериться.

— Сходи. Правда сходи.

— Да. Обязательно.

Я сел. Боль какое-то время еще оставалась, вместе с эфирными сгустками в воздухе, которые мог видеть только я.

— Ты собирался что-то сказать. О другой жизни.

— Нет, — тихо проговорил я.

— Сто процентов собирался, парень.

— Видимо, я забыл.

После этого боль исчезла совсем, а в воздухе растворились последние капли фиолетового.

Возможность боли

Изабель и Гулливеру я ничего не сказал. Я понимал, что это было бы неразумно, поскольку знал, что боль служила предупреждением. И потом, это оказалось неактуально, потому что Гулливер пришел домой с подбитым глазом. Когда на человеческой коже появляется гематома, она приобретает различные оттенки. Вариации серого, коричневого, синего, зеленого. Среди них и тускло-фиолетовый. Прекрасный, ошеломляющий фиолетовый.

— Гулливер, что случилось?

Изабель в который раз задавала этот вопрос, но удовлетворительного ответа так и не последовало. Гулливер спрятался в небольшой кладовой за кухней и запер за собой дверь.

— Пожалуйста, Гулли, выйди оттуда, — просила мать. — Нам нужно поговорить.

— Гулливер, выходи, — добавил я.

В конце концов он открыл дверь.

— Просто оставьте меня в покое.

Это «в покое» было сказано с таким сильным, леденящим напором, что Изабель сочла за лучшее выполнить просьбу сына. Он поплелся к себе наверх, а мы остались внизу.

— Придется завтра позвонить в школу.

Я ничего не сказал. Конечно, позже я понял, что это ошибка. Нужно было нарушить обещание, данное Гулливеру, и сказать Изабель, что он не ходит в школу. Но я этого не сделал, потому что это не являлось моим долгом. Долг у меня существовал — но не перед людьми. Тем более не перед этими. Долг,