– Ясно. Но у тебя появились отметины?
– На ноге. Я думал – это синяк. Вчера уронил на ногу мешок с песком и думал, это просто синяк. – Он словно готов был заплакать.
– О, Джейкоб. Пришли мне фото. Я хочу посмотреть.
– Нечего тебе смотреть.
– Пожалуйста. Для меня.
– Я и сам знаю, что это такое.
– Пожалуйста, Джейк.
– Я знаю, что это, и у меня лихорадка. Мне охренительно жарко. Температура за тридцать восемь. Жарко, и я не могу спать. Мне снится, что одеяла горят и я выпрыгиваю из постели. Тебе такое снится?
Нет. Ее сны были гораздо хуже. Настолько, что она решила вообще не спать. Безопаснее бодрствовать.
– А зачем тебе мешок с песком? – спросила она. Не то чтобы ее это волновало, просто он успокоится, если говорить не об инфекции.
– Мне пришлось снова выйти на работу. Пришлось рискнуть. Я ведь могу заразить других. Вот во что ты меня втянула.
– О чем ты говоришь? Я не понимаю.
– Если бы я просто исчез, люди стали бы интересоваться, что со мной. Пришли бы в дом и нашли тебя. За твою жизнь могут заплатить другие. Ты сделала меня потенциальным убийцей.
– Нет, Джейкоб, мы говорили об этом. Пока чешуя не проявится на теле, ты не заразен. В этом практически все согласны. И даже тогда передача идет только при контакте. Так что не думаю, что ты серийный убийца. Так что насчет мешка с песком?
– Однажды всех из управления послали на мост через Пискатакву – пришел приказ из Национальной гвардии. Строили укрепление с пулеметным гнездом, чтобы отстреливать больных засранцев, которые попытаются проскочить через новый пропускной пункт. А почему мы говорим о сраном мешке?
– Мне нужно, чтобы ты прислал фото отметины на ноге, – сказала она голосом строгой медсестры.
– По-моему, это у меня и в
Харпер промолчала. Это уже больше походило не на истерику, а на сумасшествие.
Потом она заговорила, спокойно и уверенно:
– Нет, Джейкоб, нет. Грибок действительно покрывает миелин в мозгу и на нервных волокнах, но только после того, как драконья чешуя распространится на все тело.
– Я, блин, знаю. Я, блин, знаю, что ты сотворила со мной. Ты убила нас обоих и нашего ребенка, только чтобы ублажить свое эго.
– Да о чем ты?
– Ты знала, как опасно работать в больнице, но хотела чувствовать свою значимость. В этом ты вся, Харпер. Тебе необходимо, чтобы тебя обнимали. Все время пытаешься быть со страдальцами, чтобы прилепить им пластырь и получить взамен дешевую любовь. Ты поэтому и стала школьной медсестрой. Легко добиться поцелуя от ребенка с поцарапанной коленкой. Дети полюбят любого, кто угостит их леденцом и прилепит пластырь на бобо.
У Харпер перехватило дыхание от гнева, кипящего в его голосе. Прежде она ничего подобного не слышала.
– Они были в отчаянии, – сказала Харпер. – Им требовались все сестры. Больница набирала сестер-пенсионерок, которым по восемьдесят пять лет. Я не могла просто сидеть дома и безучастно наблюдать по телевизору, как умирают люди.
– Нужно решать, – сказал Джейкоб. Он почти что всхлипнул. – Я не хочу сгореть, на хрен, живьем. И не хочу в поле молить охотников о милосердии.
– Если ты не спишь, то этим, возможно, и вызвана высокая температура. Мы не знаем точно, болен ли ты. Лихорадка часто говорит об инфекции, но не всегда. Даже наоборот. У меня лихорадки нет. И я хочу, чтобы ты прислал мне фото отметины.
Послышался стук, приглушенное топанье, щелчок – сработала камера. Пятнадцать секунд не было слышно ничего, кроме его затрудненного дыхания.
Потом пришло фото его темной босой ступни на каком-то фабричном ковре. Вся верхняя часть ступни растерта в кровь.
– Джейк, – сказала Харпер. – Что это?
– Я пытался ее стереть, – ответил он почти печально. – Мне было очень тяжело. Тер наждачкой.
– У тебя есть другие полосы?
– Я помню, как это выглядело, – сказал он.
– Не надо тереть ее, Джейк. Это все равно что тереть спичкой о коробок. Оставь ее в покое. – Она опустила телефон и снова взглянула на фото. – Я хочу увидеть другие полоски, прежде чем ты окончательно решишь, что у тебя драконья чешуя. На ранней стадии полоски трудно отличить от синяка, но если ты просто оставишь в покое…
– Нужно решать, – сказал он снова.
