Дон держал голову отца Стори заскорузлыми пальцами, пока Харпер состригала клочья кровавых волос с того места за ухом, куда его ударили. Кожа под волосами оказалась черно-лиловой, как баклажан.
В приемном покое снова запели. Битлы. Солнце встает, долгая одинокая зима закончилась.
Отец Стори оцепенел и заколотил пятками.
– У него эпилептический припадок, – сказала Харпер.
– Он своим же языком подавится, – ахнул Дон Льюистон.
– Это анатомически невозможно.
– Мы его теряем.
Харпер про себя согласилась. Если это не агония, то уже близко. Пена стекала из угла рта. Левая рука вцепилась в простыню, отпустила, вцепилась снова. Правая не двигалась. Харпер взяла Тома за запястье, проверила неровный торопливый пульс.
Песня в соседней комнате поднялась до высокой идеальной ноты, и отец Стори внезапно распахнул глаза – радужки превратились в кольца золотого света.
Он уже не стоял дугой, выгнув спину и упираясь в постель только головой и пятками, а расслабился и улегся на простыню. Пульс начал успокаиваться. Бледно-красные закорючки на его драконьей чешуе запульсировали, побледнели, запульсировали снова.
Он даже почти улыбнулся – уголки губ чуть приподнялись, и веки плотно закрылись.
– Отключился, – сказал Дон. – Боженьки… помогло. Они пением спасли его от худшего.
– Думаю, да. Вставьте сверло, Дон, пожалуйста.
– Мы что – сами?..
– У него осталось совсем мало сил. Если не сейчас, второго шанса не будет.
Она сбрила остатки волос с головы отца Стори, чтобы открыть поврежденную кожу. Главное теперь – не думать. Не стоит представлять, как она убивает его или делает ненароком лоботомию – рука соскальзывает, сверло ныряет вглубь, выбрасывая ошметки мозга.
Дон сунул руку в почти кипящую воду, не выказывая никаких признаков боли, – Харпер подумала, что его руки не чувствительнее пары матерчатых перчаток, – и, достав сверло, стряхнул с него капли. Вставил сверло в новенькую электродрель и нажал кнопку. Дрель жужжала совсем как электрический венчик для взбивания яиц.
Дон взглянул на почерневший синяк на голове отца Стори и сглотнул.
– Вы ведь не станете просить меня… – начал он, потом спохватился и снова сглотнул. – Рыбы-то я вдоволь наубивал, напотрошил, но… человека…
– Нет. Не стану. Лучше я сама, мистер Льюистон.
– И то. Вы же делали это прежде…
На вопрос было не очень похоже, так что Харпер решила, что и ответа не требуется. Она протянула руку за дрелью. Сверло дымилось.
– Держите его голову. Не давайте ей шевелиться, пока я оперирую, мистер Льюистон, – сказала Харпер командным тоном – и сама не узнала свой голос.
– Да, мэм.
Он обхватил пальцами голову отца Стори, приподняв ее с подушки.
Харпер осмотрела дрель, нашла колесико управления мощностью и повернула его на максимум. Нажала на кнопку – попробовать. И испугалась: сверло расплылось хромовым пятном, вибрация отдалась по всей руке.
– Жалко, что свет у нас тут хреновый, – сказал Дон.
– Жалко, что доктор тоже хреновый, – отозвалась Харпер, нагнулась и приставила жало сверла к черепу отца Стори, в двух дюймах от правого уха, где был самый ужасный синяк.
Нажала на кнопку.
Сверло мигом сжевало тонкий слой кожи, превратив ее в склизкие овсяные хлопья. Кость задымилась и заныла под сверлом. Харпер давила медленно, постепенно. Пот заливал ей лицо, но Дон был занят, удерживая голову Тома, и нельзя было попросить его вытереть лоб. Капелька пота повисла на ресницах; когда Харпер моргнула, глаз защипало.
Кровь текла из отверстия в черепе по канавкам сверла. Харпер некстати представила, как ребенок сосет красный «кул-эйд» через забавную соломинку.
Не открывая глаз, отец Стори произнес:
– Так лучше, Харпер. Спасибо.
Потом замолк и больше не разговаривал – два месяца.
Книга четвертая
